Воспоминания об Александре Грине
Шрифт:
Как мы уже знаем из «Автобиографической повести», через семь дней, 17 декабря, Грин попытался бежать из тюрьмы, но неудачно. В одиночке, где он сидел, сделали тщательный обыск: нашли письмо, записку «с буквами и цифрами», знаменитый фельетон Амфитеатрова «Господа Обмановы» и несколько «революционного содержания» стихотворений.
Товарищ прокурора Симферопольского окружного суда - прокурору Одесской судебной палаты.
«…После покушения на побег именовавшийся Григорьевым был переведен в камеру нижнего этажа, чтобы устранить возможность переговариваться знаками с лицами, проходящими по улице мимо тюрьмы, и, кроме того, лишен:
PAGE 445
что более строгое содержание его в тюрьме вызвано его же действиями, он изъявил желание принимать пищу и открыл свое имя и звание, назвав себя потомственным дворянином Александром Степановым Гриневским. Ныне предстоит поверка указаний о личности назвавшегося Гриневским».
Дав ответы на вопросы, касавшиеся только его лично (семейное положение, средства к существованию и т. д.), Грин категорически пресек какие-либо дальнейшие расспросы: «По обстоятельствам дела, по коему я привлечен, я никаких показаний дать не могу и не желаю».
Выяснив настоящее имя Грина, жандармы, как в таких случаях полагается, сразу же заполнили на него карточку. При этом оказалось, что росту Александр Гриневский 177,4 сантиметра (сидя 94,3), телосложение у него среднее, волосы светло-русые, глаза светло-карие, правый зрачок шире левого, длина головы 19, ширина 14,4. Затем шли размеры ступни левой ноги, среднего пальца и мизинца левой руки, длина распростертых рук, дотошно исследовали особые приметы: родинку на шее, татуировку - корабль с фок-мачтой на груди…
В то время, когда Грин и его друзья только еще разрабатывали план побега из севастопольской тюрьмы, среди матросов тоже нашелся предатель. В первых числах декабря царю было отправлено письмо, в котором его извещали о «значительно распространившейся преступной пропаганде», захватившей помимо воинских частей и некоторые флотские экипажи. Особенно усиленная агитация идет в морском госпитале и «среди команд военных судов „Очаков" и „Императрица Екатерина II"». По заявлению одного из матросов, «делаются приготовления к устройству на рождественских праздниках… вооруженных беспорядков». Поэтому в ночь на 1 декабря в морском госпитале был произведен обыск, «коим обнаружено несколько революционных брошюр, причем арестовано четыре лица».
После первых допросов, уже в начале 1904 года, жандармы выяснили, что пропаганду среди флотских экипажей вел все тот же Александр Гриневский.
По документам охранки видно, что они успели схватить лишь немногих и о подлинном размахе агитации на
PAGE 446
Черноморском флоте даже не имели приблизительного понятия.
Но и то, что они обнаружили, испугало жандармов до крайности. В Петербург срочно полетели телеграммы и письма с требованием вернуть Бибергаль из архангельской ссылки, запрашивали, следует ли объединять оба дела о пропаганде среди солдат крепостной артиллерии и флотских экипажей. Из столицы ответили: не следует.
В связи с предполагавшимся в 1904 году празднованием пятидесятилетия обороны Севастополя и возможным приездом царя Таврическое управление составило
В мае 1904 года Грин обратился с прошением к министру внутренних дел:
«В апреле месяце 1904 года мною было послано прошение на имя прокурора Одесской судебной палаты, в коем я просил его превосходительство о переводе меня в тюрьму города Вятки, где проживают мои родители. Означенное прошение было препровождено в главное тюремное управление. Так как на оное прошение до сего времени ответа не было, то прошу ваше высокопревосходительство сделать надлежащее распоряжение об отправке меня в г. Вятку или же о препровождении меня на место ссылки до приговора. Политический арестант Александр Гриневский. Севастопольский тюремный замок, мая 20-го дня, 1904 года».
Грин не случайно просил отправить его на место ссылки. Не видя возможности убежать из севастопольской тюрьмы, он решил сделать это в Вятке или на поселении.
Он рассказал, что отец прислал ему письмо с просьбой подать прошение на высочайшее имя. «Но он не знал, что я готов был скорее умереть, чем поступить так».
В декабре Грин вновь обратился с прошением:
PAGE 447
«Прошу Одесскую судебную палату выпустить меня из тюремного заключения впредь до суда на поруки или же под надзор полиции ввиду того, что сидеть до суда остается довольно долго. Я сижу уже 14-й месяц».
Грину было объявлено, что освобождение его из-под стражи невозможно «за отсутствием к тому законных оснований и в виду важности предъявленного к нему обвинения», а посему прошение оставлено без последствий.
Грина должен был судить военно-морской суд Севастопольского порта.
Прокурор «потребовал двадцать лет каторжных работ», суд присудил Гриневского к десяти годам ссылки в отдаленные места Сибири.
Приговору Грин был рад. Он знал, что побег из ссылки - прочно утвердившаяся традиция.
Но радость оказалась преждевременной.
Вновь потекли бесконечные дни ожидания. И хотя арестант уже знал свой срок, он не знал, когда приговор будет утвержден.
Между тем наступила весна. И с новой обостренной силой захотелось на волю.
Старинный арестантский катехизис гласит: «Не считай дней впереди, считай только позади». Но от этого не становилось легче.
Вездесущие уголовные убеждали: «День тянется до обеда, неделя до среды, год - до сенокоса, срок каторги - до половины, а все остальное такой пустяк, что и говорить не стоит, - отсидишь и сам не заметишь».
Грину предстоял еще один суд: по делу о пропаганде среди нижних чинов крепостной артиллерии.
6 апреля он, Канторович и Чеботарев получили повестки на суд, который должен был состояться в Феодосии.
«Меня перевезли, - рассказывает Г. Чеботарев, - в феодосийскую тюрьму.
В солнечную погоду я подошел к окну, достал незаметно зеркальце и стал сигналить зайчиком, азбукой Морзе: «Политические есть?» К моему удивлению, из противоположного окна со второго этажа таким же зай
PAGE 448