Воспоминания об Александре Грине

Грин Нина Николаевна

Ближайший товарищ Кириенко Степан Кривонос так описывает вольного, пришедшего с Чеботаревым: «Молодой, русый, с длинными волосами, в мягкой черной шляпе, с тросточкой, в высоких сапогах, пиджак, без бороды, лицо белое, а зубы черные».

На этом допросе Кириенко и Кривонос вызвались разыскать в городе «молодого человека» и «барышню», «посещавших сходки солдат и произносивших на них противоправительственные речи».

Грина в этот момент в Севастополе не было. Он ездил в Саратов за деньгами и литературой. В первые

PAGE 441

же недели пребывания в Севастополе Грин увидел, какие широкие возможности для агитации, особенно среди матросов, открываются здесь. Наум Быховский, приехавший

в Севастополь двумя неделями позже Грина, сообщает: «…в этой обстановке и атмосфере Долговязый оказался неоценимым подпольным работником. Будучи когда-то сам матросом и совершив однажды дальнее плавание, он великолепно умел подходить к матросам. Он превосходно знал быт и психологию матросской массы и умел говорить с ней ее языком. В работе среди матросов Черноморской эскадры он использовал все это с большим успехом и сразу же приобрел здесь значительную популярность. Для матросов он был ведь совсем свой человек, а это исключительно важно. В этом отношении конкурировать с ним никто из нас не мог».

Вернувшись в Севастополь, Грин застал здесь пополнение. Из Москвы приехал брат Кати Бибергаль Виктор и его приятель прапорщик запаса Евгений Синегуб. Грину сообщили также печальную новость: арестованы Григорий Чеботарев и Николай Канторович.

Он вновь уехал, на этот раз в Ялту, на три дня.

Вслед за Грином в Ялту приехал Быховский.

«В Ялте, - пишет Наум Яковлевич, - я остановился у доктора, писателя-беллетриста С. Я. Елпатьевского, имевшего здесь прекрасную дачу. Принял он меня очень хорошо, отвел мне отдельную комнату. Он только очень пенял мне за то, что к нему направили Долговязого. Приезжавший до меня в Ялту Долговязый также остановился у Елпатьевского и увез с собою одеяло, не сказав никому об этом. Елпатьевскому не жалко было одеяла, но весьма неприятно было то, что это поставило его в неловкое положение перед горничной, которая сообщила ему об отъезде гостя и увозе им одеяла… «Хорошие гости бывают у нашего барина», - должна была подумать об этом горничная. Долговязый же взял одеяло, несомненно, совершенно беззаботно. Что значит для такого «буржуя», имеющего такую прекрасную дачу, какое-то одеяло, тем более что у него, Долговязого, не было одеяла. Так, вероятно, думал он. С такой же легкостью он мог бы отдать кому-нибудь другому взятое одеяло. Я рвал и метал и решил впредь Долговязого никуда не посылать с поручениями. Впоследствии я узнал, что Долговязый действительно оставил это одеяло другому товарищу, тоже не имевшему одеяла».

PAGE 442

Этот случай в описании Быховского можно принять целиком, но с необходимой маленькой поправкой: судя по показаниям квартирной хозяйки, Грину одеяло было не нужно - он взял его для товарища.

С 29 октября Кириенко и Кривонос в сопровождении бомбардира Конона Сокура, пользовавшегося особым доверием начальства, стали ходить по городу в поисках «молодого человека».

Утром 11 ноября ничем, казалось бы, не подкрепленное чувство опасности охватило Грина. Он гнал его, старался думать о другом, но мысль о неминуемом аресте преследовала его настойчивостью непомерной.

В этот день на Южной стороне была назначена сходка солдат и матросов. Грин пришел к Кате Бибер-галь и рассказал ей о своем предчувствии. Она подняла его на смех. Произошел крупный разговор. Он кончился тем, что Грин хлопнул дверью и направился к Графской пристани, откуда ходили катера на Южную сторону.

«Розыски по городу, - докладывал Кривонос в тот же день, - продолжались до 11 ноября и были безрезультатны; но 11 ноября около 4 часов дня, проходя по городу, мы подошли к Графской пристани, и я, почувствовав потребность в естественной надобности, зашел в городское отхожее место, которое имеет два входа, один с бульвара, а другой с улицы. Зайдя в отхожее место, я застал здесь… того молодого человека, которого мы разыскивали. Увидев его, я сейчас же вышел… и сообщил об этом Кириенко и Сокуру, причем Сокура я послал за городовым и, оставшись на улице… поставил Кириенко у другого выхода - на бульваре. Разысканный молодой человек вышел… ко мне, на улицу; тогда я подошел к

нему и сказал «здравствуйте». Молодой человек не решался со мной здороваться, но когда я заявил, что он мне знаком, то он протянул мне руку и стал спрашивать о следующем: «Что у вас все уже затихло теперь?» Я ответил - все. Затем он спросил: «А что, тех, которых забрали, всех ли уже выпустили?» Я ответил - всех. «А Григория не выпускают?» (Григория Чеботарева, сделал пояснение в тексте показаний записывавший жандарм.
– В. С.). Я ответил, что не выпускают. Тогда молодой человек заметил: «Нужно будет недельки через две опять этим заняться».

В это время вместе с Сокурой подошел к нам городовой, а также подошел и Кириенко, и я сказал городо-

PAGE 443

вому задержать молодого человека. При задержании молодой человек не сопротивлялся, а только на предложение городового следовать за ним, сказал: «Куда пойдем?» На это я заметил ему, что мы, собственно, за ним и пришли. Тогда молодой человек, посмотрев на меня, сказал лишь протяжно «за мной» и последовал в участок».

В ТЮРЬМЕ. ПОБЕГИ. ОСВОБОЖДЕНИЕ

Грин жил по паспорту на имя Александра Григорьева. В комнате его нашли дорожную корзину, а в ней двадцать восемь брошюр издания как социал-революционеров, так и социал-демократов.

Начался допрос. На все вопросы - а их в протоколе немало - арестант отвечал: «Не желаю давать показаний».

В заключение Грин-Григорьев заявил: «Я не признаю себя виновным в том, что, войдя в соглашение с канониром севастопольской крепостной артиллерии Григорием Чеботаревым и с другими лицами, при содействии их, организовывал сходки солдат, происходившие в мастерской артиллерии, на Михайловском кладбище и вблизи Братского кладбища, с целью распространения между солдатами революционных изданий и произнесении речей, направленных к бунту против власти верховной и к ниспровержению правительства, а также в том, что хранил у себя на квартире революционные издания, найденные у меня при обыске 11 ноября 1903 года. По поводу предъявленного мне обвинения никаких объяснений представить я не желаю.

От подписи протокола обвиняемый Григорьев отказался».

Вечером того же дня товарищ прокурора в представлении прокурора Одесской судебной палаты, сообщив об аресте, обыске и допросе Грина, заключил: «В общем, поведение Григорьева было вызывающее и угрожающее. По допросе Григорьев заключен под стражу в севастопольскую тюрьму».

В Пензу был отправлен запрос о мещанине Григорьеве: севастопольские жандармы интересовались его родственными связями, приписан ли он к мещанскому сословию, на основании какого документа выдан паспорт

и т. д.

PAGE 444

Ответ пришел через несколько дней. Мещанская управа сообщала, что паспорта на имя Григорьева она не выдавала.

Грина вновь вызвали на допрос, предъявили бумагу из Пензы, но он стоял на первоначальных показаниях:

«Я настаиваю на том, что принадлежу к обществу мещан г. Пензы и что меня зовут Александром Степановым Григорьевым, и если пензенская мещанская управа сообщает, что 22 марта 1903 г. за № 351 паспорта на имя Григорьева не выдавала, то это несомненно ошибка».

Севастопольские жандармы вновь отправили запрос в Пензу. На этот раз им ответили более подробно. Подтвердив, что паспорта на имя Григорьева не выдавалось, председатель управы при этом сослался на письмоводителя и секретаря, которые сборов за выдачу паспортной книжки не заприходовали. Новая бумага выглядела солидно: подпись председателя удостоверяли четыре казенных печати.

10 декабря Грина вновь подвергли допросу. Он показал:

«После объявления мне сообщения пензенской мещанской управы заявляю, что я действительно не Григорьев и не мещанин г. Пензы, но кто я такой, объяснить не желаю. Подписать протокол не могу ввиду того, что я скрываю свое звание и фамилию».