Воспоминания об Александре Грине
Шрифт:
В обычные дни это непонятное для простых смертных ложе заботливо прикрывалось вышитой восточной тканью и принимало тогда вид обыкновенной кушетки.
Не успел я удивиться столь странным вкусам хозяйки и вспомнить, что я читал где-то подобное о привычках Сары Бернар, как меня ждал новый «художественный эффект».
В ярко освещенной столовой, занятой во всю длину раздвинутым столом со щедро расставленными поварскими произведениями барона-остзейца (он с упоением исполнял роль домашнего кулинара), мое внимание привлек помещенный в углу скелет с вытянутой вперед рукой. Самым замечательным было то, что держал он в этой руке обыкновенную стосвечовую электрическую лампочку.
– Не удивляйтесь!
– сказала весьма любезно
– Это один из моих ближайших друзей. Когда-то он был безнадежно влюблен в меня и имел глупость покончить жизнь самоубийством. Он завещал мне свой скелет, и я доставила ему невинную радость - освещать своим фонарем наши «пиршества жизни и поэзии».
– Бедная поэзия, - хмыкнул Грин, но хозяйка не обратила на него ни малейшего внимания. А мне пришлось сделать вид, что все происходящее в порядке вещей. Ведь обещал же я Грину, по дороге сюда, ничему не удивляться! К тому же явно у баронессы были «не все дома». В этом я окончательно убедился, когда за столом, в гуле чрезмерно оживленного и уже беспорядочного разговора, она стала читать свою нескончаемую поэму из райских времен о любви ангелов к первым дочерям человеческим.
Все это начинало казаться скучным. А Грин, выпивший, но не хмелевший дразнил меня все новыми
PAGE 253
рассказами о странных обычаях этого действительно необычайного дома.
– Ну как? «Пошло», «безвкусно», - скажете вы? Милый мой, то ли еще было здесь раньше, когда у баронессы водились деньги. И вот что удивительно. В обычное время она трезвый и вполне будничный человек. В общем, я бы даже сказал - добрая и недалекая баба. Но вот поди же, любит раз в месяц удивлять своих приятелей. Кто же виноват, что у нее куриное воображение. А мне, признаюсь, всегда было любопытно: не выдумает ли она чего-нибудь новенького. Нет, не хватает ее на это. Вот сидит, как и шесть лет тому назад, в шляпе под вуалью за столом и думает, что это страшно оригинально!…
Пиршество разгоралось, сливая голоса в невнятный гул. Уже никто не слушал друг друга. О чем-то спорили, читали какие-то стихи, писали коллективно шуточные экспромты - и все это было шумно, серо и плоско. Сначала я с любопытством присматривался к окружающему меня веселью, но и это скоро мне надоело.
Видя, что на меня - слава богу - никто не обращает внимания, я нашел себе новое развлечение в ожидании той минуты, когда можно будет встать из-за стола. Белые обои комнаты все были испещрены шуточными стихотворными и прозаическими посвящениями хозяйке. Вот здесь действительно обнаружилось много любопытного, если не по качеству и содержанию, то по разнообразию литературных имен, подписавших эти краткие, то восторженные, то иронические мадригалы. Кого-кого только не увидел я здесь, наглядно убедившись, что круг литературных знакомств причудливой Софьи Ивановны необычайно широкий! И мелкая литературная братия, и типичная богема дореволюционных времен, и даже самые солидные имена. Не отыскал я одного Блока и, признаться, обрадовался своей неудаче. Что бы стал он делать в подобной компании? Несомненно, нисходил он в свои бессонные петербургские ночи и в более темные, совсем уже не озаренные светом искусства круги. Но у него все было иначе. И вспомнилось почему-то, как показала мне однажды совсем уже не академическая певица, в которую он был мимолетно влюблен, ноты романса Рахманинова «Не пой, красавица, при мне». На титульном листе широким знакомым почерком было написано: «Пой, красавица, при мне!»
PAGE 254
– Ну, что, - наклонился в мою сторону Грин, - не довольно ли?
– Довольно, Александр Степанович, - взмолился я, совсем уже нетерпеливо.
– Ну, тогда вставайте! Здесь можно исчезнуть не прощаясь.
С трудом раскопали
У нашего дома, Дома искусств, дожидаясь, пока откроют двери, он вдруг взял меня под руку:
– А вы не сердитесь на меня? В сущности, это была прогулка в прошлое, которое никогда уже не может повториться.
А. С. Грин умер в 1932 году, в Старом Крыму. Он похоронен на местном кладбище, откуда видны лесистые горы, где он так любил совершать свои одинокие прогулки.
Теперь его скромную могилу посещают многие друзья необычайных гриновских повестей и рассказов. Но может быть, далеко не всем юным его читателям известно, какая нелегкая, а порою и горькая жизнь досталась на долю этому человеку, который умел давать другим столько радости, веры в свои творческие силы, учил истинному благородству чувств и способности мечтать.
МИХ. СЛОНИМСКИЙ
АЛЕКСАНДР ГРИН РЕАЛЬНЫЙ И ФАНТАСТИЧЕСКИЙ
Это был очень высокий человек в выцветшей желтой гимнастерке, стянутой поясом, в черных штанах, сунутых в высокие сапоги. Широкие плечи его чуть сутулились. Во всех движениях его большого тела проявлялась сдержанность уверенной в себе силы. Резким и крупным чертам длинного лица его придавал особое, необычное выражение сумрачный взгляд суровых, очень серьезных, неулыбавшихся глаз. Высокий лоб его изрезан был морщинами, землистый цвет осунувшихся, плохо выбритых щек говорил о недоедании и только что перенесенной тяжелой болезни, но губы были сжаты с чопорной и упрямой строгостью несдающегося человека. Нос у него был большой и неровный.
Отворив дверь, человек этот остановился на пороге. Алексей Максимович, приподнявшись, протянул руку ему, сказал:
– Прошу.
– И, по обычаю своему, взглянул в глаза вошедшему улыбающимися, внимательными своими глазами.
Посетитель, храня все тот же мрачный, чопорный вид, поздоровался с Алек1сеем Максимовичем и вручил ему объемистую рукопись - это были исписанные размашистым почерком огромные, вырванные из бухгалтерского гроссбуха, листы. Затем он сел на стул, заложил ногу на ногу, скрутил, важно и сосредоточенно поджав губы, козью ножку, закурил, и в комнате запахло махоркой. От предложенных Алексеем Максимовичем па
PAGE 256
пирос он вежливо отказался, объяснив, что любит крепкий табак.
Случайный и почтительный свидетель этой встречи, я из последовавшего затем разговора понял, что угрюмый человек в солдатской гимнастерке - писатель Александр Грин. Друг против друга сидели самый ясный и близкий народу писатель Максим Горький, гениальное сердце которого хранило неисчерпаемые запасы оптимизма, и нелюдимый, резко отделивший мечту свою о жизни от жизни реальной писатель Александр Грин.
Это было в двадцатом году. В тот год Алексей Максимович, собирая интеллигенцию и организовывая ряд литературных и других культурных предприятий, нашел Александра Грина и привлек его к работе н2ад биографиями знаменитых исследователей Африки 2. Алексей Максимович попутно выяснил, что Александр Грин только что оправился после сыпного тифа, находится в трудном материальном положении и даже не имеет где жить. И, по обычаю своему, Алексей Максимович осторожно и умело устроил Грину все возможное для работы и выхлопотал ему комнату в Доме искусств.