Воспоминания об Александре Грине
Шрифт:
– Здравствуйте, Александр Степанович. Принесли что-нибудь?
Он протягивает вчетверо сложенный лист писчей бумаги.
– Очень хорошо. Завтра передам Аркадию Тимофеевичу.
– Завтра?!
Рухнула надежда на аванс. Маленький аванс. Он дал бы возможность пообедать в каком-нибудь подвальчике, запастись табаком…
– Завтра…
– Я позвоню Аверченко, скажу, что вы принесли материал. Он разрешит бухгалтерии. Приходите завтра в двенадцать. Хорошо?
Он смотрит в стол. Молчит.
PAGE 234
В
– Как жизнь, Александр Степанович?
– Неважно.
– Я записал ваш афоризм: «Жизнь - это только черновик выдумки».
– Какой там афоризм… Дайте папиросу, Флит.
Флит достает из кармана кожаный портсигар и протягивает Грину. Потом, обняв его, ведет к дивану. Вот они, как обычно, уютно устроились в углу широкого дивана; шляпа Грина на столе, портсигар рядом, и Грин курит папиросу за папиросой, и кашляет, и говорит медленно, словно с трудом подбирая слова. Флит слушает и кивает головой.
Грина считали мрачным, угрюмым человеком, говорили: «Он странный». Он был глубоко замкнутым - таким сделала его жизнь, но он мог, всегда был готов со страстью отразить атаку на свои человеческие права, встать на защиту своих творческих прав, и не только своих.
Вспоминается такой случай.
Александр Флит, юрист по образованию, служил юрисконсультом в каком-то учреждении, и вдруг - написал стихотворение! Молодой поэт принес его в «Новый сатирикон». Спустя неделю пришел за ответом.
– Нет, - добродушно сказал Аверченко, - у нас это не пойдет.
Флит решил никогда больше не писать ни строчки.
Но - написал, принес, - и тот же результат. А Фли-ту, как на грех, очень понравилась сатирико-юмористи-ческая атмосфера редакции журнала. Он стал захаживать, перезнакомился со всеми и подружился с нелюдимым Грином. Взволнованный «возвратами» друга, Грин решил поговорить с редактором.
– Аркадий Тимофеевич, не мне, конечно, вас учить, но с Флитом как-то несправедливо поступают. Его стихи читает Бухов и не пускает. Разве они так уж плохи, эти стихи?
– Бухов говорит, что у Флита нет лица, что он «накрапывает», а не пишет.
– У Флита абсолютный литературный вкус. И вы помните, как не шли и не шли рассказы Ефима Зозули,
PAGE 235
а Флит придумал заголовок «Недоношенные рассказы», и сразу изюминка появилась. Помните?
– Да-да… Пусть он напишет басню, я сам почитаю.
Сражение было выиграно - басни понравились. Флит стал постоянным сотрудником. Я думаю, что он никогда не забывал, чья в первую очередь это была заслуга.
Вероятно, Грин сам был в чем-то сродни Дон-Кихоту, о котором писал в «Новом Сатириконе»:
Нет, не умер Дон-Кихот! Он бессмертен, он живет! Защищать сирот и вдов Был герой всегда готов. Но когда сирот так много И у каждого порога По вдове…
Стихи Грина - да, это не оговорка, - именно стихи часто появлялись на страницах «Нового сатирикона» в течение 1914-1915 годов. А между тем в эти годы Грин был уже признанным писателем, мастером новеллы: вышли
Грина упорно влекла сатира, быть может потому, что его активной душе было тесно в привычных рамках, что неизрасходованная творческая энергия просила еще какого-то выхода. Кроме того, как я могла заметить, Грин всегда был самым ярым врагом мещанства, даже незначительное проявление мещанства, корысти, злобы приводило его в бешенство.
Поэтому его стихи появлялись на страницах «Сатирикона».
Отношение Аверченко к Грину имело характер покровительственной симпатии. Ему нравилось бродить с ним после редакционных совещаний по набережным. Странно было видеть их вместе: излучающий здоровье, улыбающийся человек атлетического сложения, всегда элегантный, а рядом Грин - в темном пальто с поднятым воротником, бледный и хмурый. Впрочем, разговаривая с Аверченко всегда вполголоса и где-нибудь в отдалении от насмешливых сотрудников, Грин начинал усмехаться. Как сейчас вижу: вот он берет из рук Аверченко его неразлучную трость и разглядывает рукоятку в виде перевернутой дамской туфельки. Он долго ее «изучает» и возвращает владельцу. Оба понимающе смеются.
PAGE 236
* * *
Только что кончилось редакционное совещание. Грин сидит в глубоком кресле и думает о чем-то, видно невеселом. Аверченко щелкает замком желтого портфеля и говорит:
– Господин заядлый пессимист, бросьте вашу черную мерехлюндию, едем обедать к Альберту.
Грин отвечает медленно, подбирая рифмы:
– Уважаемый патрон… Приглашеньем я польщен… Но в ресторанах запрещен… Благородный выпивон.
Какой смысл там обедать?
– Чай будем пить!
– с веселой беззаботностью отвечает Аверченко.
– Едем, едем!
И они уехали.
На другой день Грин мне рассказал:
– Приехали мы к Альберту. Знаете, этот симпатичный ресторанчик против Большой Морской. Аверченко там завсегдатай.
– И не только там, - вставила я.
– Конечно. Подходит официант. «Что прикажете, Аркадий Тимофеевич?» - «Дайте нам чайку».
– «Уж это как водится!» - «И севрюжинки с хреном». И приносит официант на подносе две чашки и два пузатых чайника. Белые фарфоровые. Аверченко наливает мне и говорит: «Пейте залпом, он холодный». Я глотнул. Батюшки-светы! Выпивон. Оказывается, в одном чайнике - портвейн, в другом - английская горькая! Вот что значит завсегдатай!
Этот эпизод особенно запомнился, благодаря тому, что выражение «благородный выпивон» стало летучим термином среди сатириконцев. Эпитет «благородный» вызывал протесты. Тэффи предложила: «Радость сердца выпивон». Были и другие предложения.
Когда Грину, смеясь, предложили стать завсегдатаем у Альберта, он молча вывернул пустые карманы пиджака.
Грин часто появлялся в редакции с новыми вещами, а то и без них, просто заходил «на огонек» подышать остро насыщенным юмором редакционным воздухом. Как-то Флит сказал о нем: «Он мечтает о каком-то