Восток лежит на Западе

Усольцев Владимир

Странное дело. Я не испытываю никакой радости. Значит, это не рай. Ну конечно! Я забыл, что никакого рая нет, как нет и ада. Но, почему же я живой?

– А где это я?

– В больнице, в Ракове. Вы же здесь недалеко в лес зачем-то с бандитами заехали. Но это не моё дело. Моё дело было не дать вам умереть, и вот вы живы. Скажите спасибо тому грибнику, который вас вовремя привёз к нам.

Я отключился. На следующий день я был в бодром состоянии уже несколько часов. От Любы я узнал удивительные вещи. Вначале меня спасали, и некогда было искать моих родственников. Потом через милицию узнали, что я живу один, и никого извещать о моём местонахождении не надо.

Потом из милиции интересовались, не попал ли я к ним в больницу. Меня потеряли на работе и объявили в розыск. И как хорошо, что со мной всё утряслось. Оказывается, сюда уже приезжали двое с моей работы, но Иван Петрович их прогнал.

– А что с Лидочкой? – с тревогой спросил я, внезапно вспомнив о её существовании.

– Не знаю, а кто это?

– Да одна знакомая…

На третий день я смог уже вставать. На четвёртый день меня навестил-таки мой бывший начальник, а ныне мой торговый агент. Полковник, так и не ставший генералом, Александр Яковлевич. Он излучал само дружелюбие и радость видеть меня живым.

– Александр Яковлевич, ну, Афоня, это понятно, но вы-то как купились и вывалили обо мне бандюгам столько, – начал я, не будучи уверенным, что я к нему справедлив.

– Альберт Васильевич, поверьте, понятия не имел, что это бандюги. Пришла нормальная милицейская установка. Говорили, что работают по просьбе налоговой полиции.

– Значит, я точно угадал, горько подумал я про себя.

– Ладно, с каждым может случиться промашка. Что с Лидочкой?

– Всё в порядке, просила передать привет.

– Так что же вы её не привезли?

– Не может, у нас налоговая инспекция проверку делает.

Я посмотрел на своего бывшего шефа, и мне стало ясно, что он врёт. Не станет налоговая без меня мою фирму поверять, да и не будут они сидеть с утра до вечера. Я заскучал. Мне стало ясно, что с Лидочкой случилась беда, а меня щадят, скрывают от меня правду. В памяти всплыла ухмылка «крестоносца»: «Ну, а теперь поспешите к Лидочке». Черти! Они убили её раньше меня!

– Александр Яковлевич, негоже врать в вашем возрасте. Я выдержу. Она выжила? Нет?

Александр Яковлевич сразу сник. Его улыбчивость обратилась в жалкую гримасу:

– Уж неделя, как похоронили. Позавчера девять дней отмечали.

Я незаметно для себя заплакал и тупо повторял: «Скоты, скоты…».

– Альберт Васильевич, вам нельзя беспокоиться…

– Ничего, я выжил от выстрела в упор, выживу и сейчас.

– Милиция завела дело, работают лучшие следователи…

– Я знаю, кто и на кого работает.

– Я написал заявление, что бандитам помогала служба установки…

– Вы сами-то верите, что это заявление ещё не сгорело?

– Не знаю, Альберт Васильевич. Вот времена настали…

Я поблагодарил Александра Яковлевича за правду, и мы расстались. Он уходил с согнутыми плечами, но мне кажется, что он немного облегчил свою душу. Сказать правду всё-таки приятнее, чем врать.

Говорят, что у людей, переживших такие ранения, когда душа висит на волоске, случается амнезия, и они ничего не помнят, что происходило с ними накануне ранения. Частично такая амнезия пришла и ко мне. Я не сразу вспомнил про Лидочку, и совсем забыл про пистолет. Ну не так уж и совсем. Я, в конце концов, о нём вспомнил. И вся сцена в лесу тоже всплыла, как в кино перед глазами. «Крестоносец» явно не подозревал, что в кейсе лежал заряженный пистолет. Возможно, я спас ему жизнь, пожелав бандитам в «семёрке» не доехать до дома. Ну, держись, гад. Пуля из «зброевки» была тебе предназначена, она тебя и настигнет. Дай только срок.

В этот вечер я стал другим человеком. Ничто меня в жизни больше не интересовало. Только одно – отомстить «крестоносцу». Он получил

назад свои деньги, и убивать нас, особенно Лидочку, было совершенно ни к чему. Но я оказался жив, и, если в этом есть промысел Божий, то я остался живым только для того, чтобы отомстить. Я пришёл к этому решению, как к чему-то само собой разумеющемуся. Мой мозг работал холодно и расчётливо, словно чужой, взятый напрокат, компьютер. Сам я не испытывал никаких эмоций. Я вспомнил во всех деталях наш разговор в гостинице, и мне стало ясно, что «крестоносец» не белорус. Это был коренной москвич. Судя по тому, что оба жлоба совсем не знали Минска и окрестностей, и мне приходилось предупреждать их перед каждым перекрёстком, куда ехать дальше, они тоже были не белорусами. Их надо искать в Москве. Но, чтобы отомстить, надо выжить самому. Если «крестоносец» узнает, что я жив, то мне ещё надо сильно постараться не умереть вновь и навсегда.

Мне вспомнился наш ветеран Иосиф Антонович. Я застал его в первом отделе белорусского комитета незадолго перед его уходом на пенсию. На фронте, где он был рядовым пехотинцем, он, находясь в передовом дозоре, был ранен немецкими разведчиками. В него также выстрелили в упор из «шмайсера». С четырьмя сквозными отверстиями в груди он пролежал на траве несколько часов, после чего был доставлен в полевой госпиталь, и выжил. Вернулся в строй и дошёл до Берлина. И уже на пенсии мог дать фору многим молодым в физической кондиции. Нечто подобное, видимо, случилось и со мной. Если бы «крестоносец» знал историю Иосифа Антоновича, он бы не удовлетворился одним выстрелом в грудь. Жлоб не попал в сердце, и я выжил.

* * *

На следующий день Иван Петрович, закрыв плотно за собой дверь, сказал мне сухо и по-деловому, что со мной хочет побеседовать следователь, и заинтересован ли я в такой беседе? Боже, как я был ему благодарен! Доктор явно чувствовал, что беседы с милиционерами в наше время могут быть чреваты прежде всего для жертв, а не для бандитов. Мне же было ясно, что следствие скорее будет искать аргументы для покрытия убийц, чем для их разоблачения. Их и разоблачать-то нечего. Заявление Александра Яковлевича об установщиках есть. Вот и спрашивай у них, кто заказал установку на меня.

– Иван Петрович, дорогой, да ну их… Из-за них я здесь, по большому счёту. У меня эта, как её, амнезия. Ничего не помню. Помню только, что поехал на дачу, а попал в больницу. Всё.

– Хорошо. Так я и напишу. Амнезия вследствие сильного шока.

Следователь прокуратуры Сапрыкин – малоприятный тип средних лет с белесыми скучными глазами и напрочь лишённый эмоций – всё-таки прорвался ко мне. На все его вопросы я отвечал, как пономарь. Поехал на дачу и очнулся в больнице. Три последующих дня полностью выпали из памяти. Хоть убей, ничего не помню. Иван Петрович важно добавил, что это ещё хорошо, что он – то есть, я – только три последних дня забыл. Бывает, и имя своё люди забывают. И не вспомню я эти дни, скорее всего, никогда. Стёрлись они шоком полностью.

Наконец, Иван Петрович сообщил мне, что он назначил мою выписку на пятнадцатого августа, но я могу сам уйти дня на три пораньше, если мне это будет необходимо. Ай, да молодец, Иван Петрович! Умнющий мужик. Всё понимает, что на меня по-прежнему кто-то охотиться может, и даёт мне по мере сил свободу манёвра.

Вот и выписка из больницы. Во дворе стоит мой зелёный «мерседес», на котором меня привёз из леса незнакомый грибник. Он так и не появился в больнице. Надо будет его навестить. Адрес у меня есть. Иван Петрович сказал, что подобрал меня местный водитель, пришедший на звук выстрела. С машиной всё в порядке, только на заднем сиденье запёкшаяся кровь. Но это полбеды, можно сменить чехлы. Иван Петрович пожимает мне руку, и мы расстаёмся. На половине пути до дома я останавливаюсь, снимаю окровавленный чехол и бросаю его в багажник.