Вот придет кот
Шрифт:
Политика, политика, политика… Воткнешь утюг — из розетки прет…
Знаешь, у моего дома есть большой магазин — захожу туда после работы. И почти каждый раз встречаю у входа старуху. И каждый раз несет она тощий пакет. Прижимает к себе и бормочет что-то — должно быть, оставшиеся деньги подсчитывает.
Что ей политика, что ей Ельцин, что все остальные?
А что тебе теперь до политики?..
Но раз уж ты всю эту комедию так хотел досмотреть, раз уж это для меня стало вроде как последним твоим желанием, надумал вот сесть, рассказать. Если решишь,
Только, правда — мне каждый раз, когда здесь какая-нибудь дерготня начиналась, очень с тобой поговорить хотелось. Совсем недавно кому-то сказал (кому — уж точно не помню): «Жаль, Сашка всего этого не видит». Теперь вот побеседуем — не вживую, то хоть так. Не всё ж время с подушкой общаться.
Мне б только придумать, с чего начать…
Ну, во-первых, ты там особенно не переживай, что не досмотрел тогда тот чертов ящик. Ничего такого уж сверхъестественного с конца 90-х не произошло, самое интересное ты застал. Сейчас телега притормозила. Не скажу, чтобы застой имени Леонида Ильича, но порой смахивает. Нынче это именуют «стабилизацией».
Кстати, знаешь, как теперь 90-е годы называют? «Лихие девяностые» — вроде лихолетья. Нормально, да?
Что же до «великих перемен», то Великих перемен, по сравнению с теми, что ты наблюдал, маловато. Разговоры, как и прежде, вокруг кремлевских забав, главным образом, вертятся. Тут недавно выборы прошли, до сих пор обсуждаем. Ну, те, кто еще не устал.
Ты такого человека по фамилии Путин помнишь? Он в 99-м у Ельцина премьером был. Незаметный, казалось, мужичок, тихий, спокойный, под камеры не лез. Так вот теперь он у нас президент. И он же — главный стабилизатор. И он же «лидер нации». Да-с! Есть нынче, дяденька, здесь подобная должность. Неофициальная пока.
Так что кое-какие изменения всё же имеются.
В 2001-м десять лет свободы отметили. Без особых понтов отметили, скромненько. А недавно и двадцать стукнуло. Об этой славной дате вообще постарались особо не шуметь. Другие времена, другие заботы.
Есть одна побасенка. Лихой матросик после революции проснулся, опохмелился, огляделся вокруг и спрашивает: «А где царь?»
Трудно без царя, дорогой. Но и это постепенно выправляем.
Когда мы с тобой в детский сад ходили (там, на проспекте Маркса, возле фабрики Микояна), была у нас смешная игра, если помнишь. Все гурьбой собирались, один отворачивался, мяукал и пищал: «Вот придет кот!» Остальным надлежало рвануть с места и быстро спрятаться.
Но то злой кот был, мог зацапать. А вот ежели бы добрый — чтоб подарки принес.
Страсть как доброго кота хочется, братец. Заждались в «лихие годы»…
К чему я все это тебе рассказываю? Зачем вообще уселся писать? Я ж не идиот. Точнее, не полный идиот еще, хотя к тому движемся.
Я знаю, что тебя нет. А где ты сейчас и есть ли там что-то, не знаю и знать не могу. Да и поверить искренне — тоже. С меня такой же верующий, как с собачьего хвоста
Зачем тогда клепаю я эти строчки? Для тебя? Для себя? Для внуков твоих, которых вряд ли мне доведется встретить? Не знаю.
Не знаю и того, допишу ли до конца. А ведь если допишу, то — зачем врать — потянет ведь напечатать. Потянет.
Ладно, муторные эти сны, ладно, эти разговоры, — может, и впрямь ты где-то там, в каком-то занебесье. Но книжку-то ты уж точно там не прочтешь. Значит, здесь кто-то другой прочтет, начнет препарировать, по косточкам разбирать. Ну, что я буду ему доказывать? «Не надо выпрыгивать из штанов», — скажу? «Нет тут никакой литературы. Письмо это, правда. Только письмо».
А на фиг тогда напечатал?..
Понимаю всё, понимаю. Но вот стучу же по чертовым клавишам.
Может быть, для того стучу, чтобы мне из снов этих бесконечных вырваться?..
Нет, не то всё. Дребедень. Хотел бы только с тобой — чтоб вот только ты и я — мог бы и ночными разговорами ограничиться. На кой хрен тебе этот текст?
А на кой черт вообще все тексты?
Ну да, да: «И руки тянутся к перу, перо к бумаге…» Или как там еще? «Пишешь, потому что не писать не можешь…» Наверно, у кого-то и так. Но здесь-то брехать зачем? Вполне мог бы обойтись, постоянного зуда нет.
Зачем тогда?..
Не знаю, поймешь ли ты там, у себя (если там что-то есть). И уж тем более — поймет ли тот, кто начнет помимо тебя этот опус читать (ежли и впрямь что-то путное выйдет). Все объяснения, все эти прыжки и ужимки — туфта.
Я не хочу тебе врать. И никому врать не хочу. Наврался уже.
Просто, знаешь, действительно, припрет иногда запомнить всю эту круговерть, мыслишки свои куцые сохранить, впечатления свои от всей этой бодяги. Обычное, в общем-то, дело, не меня ж одного, поди, временами тянет.
И что с того? Если и приспичит порой, можно ж сесть, очередную статейку состряпать или, скажем, очередной романчик начать. Ну, — книжка, суперобложка, и всё такое. Только еще один роман мне, боюсь, не потянуть. А что до статей, так это ведь лишь поначалу тянет мир переделать, а со временем сие благородное желание утихает.
Просто нормального разговора хочется — без всяких наворотов книжных, без изысков. С тобой — тем, что запомнил. Пусть не наяву, пусть хотя бы вот так — перед экраном, за клавишами.
Ну, не статья, не роман. Ну, просто письмо, чтоб глаза — в глаза.
Правда, без дураков. Вот так вот попробовать хочется.
А кто там чего удумает, да и бог с ним…
НУЛЕВЫЕ
Вечер сейчас. Стол, комп, календарь. (Ага, — «ночь, улица, фонарь, аптека…»)
Декабрь 2012-го.
Может, помнишь — лет тридцать назад сидели мы как-то у Аркашки Бакмана. День рождения, кажется, отмечали или просто так собрались, не суть. Поддавали, естественно, и ты предложил подсчитать, сколько каждому из нас будет, когда двадцать первый век наступит. Подсчитали. Вышло — за полсотни. Страшенная цифра, тогда казалось.