Вот придет кот
Шрифт:
Вразумительного ответа не последовало.
И здесь опять же сильное отличие. Ельцин, казалось, — душа нараспашку (настолько, насколько они там вообще могут «распахиваться). Вначале — на танк и: «Вперед, ребята!» Потом: «Я тут, понимаешь, решил, понимаешь, такую, понимаешь, загогулину сделать…»
Преемник, напротив, был сдержан и суховат. Однако глаголы спрягал правильно. И вообще на моей памяти из столь высоких уст впервые грамотная речь зазвучала. Тоже немало, хотя, согласись, недостаточно, чтобы судить о взглядах. Насчет взглядов же поначалу — общие фразы, пусть и приятные: «конкуренция, модернизация, дебюрократизация» и прочее.
Затем
Интересно, как «семья» эту фразу проглотила. Быть может, не придала значения? А зря.
Словом — краткость, четкость и сдержанность. Что было отмечено всеми, кто взялся за тяжкий труд выяснять: «Who is…» Одна из первых книг на эту тему называлась «Немец в Кремле». Автор — некто Александр Рар из Германии. Эпиграф выбрал такой:
«В году 1999 на месяце седьмом с небес спустится внушающий ужас король. Пробудит к жизни он великого правителя Ангольмуа и править преждевременно начнет и до, и после Марса. (Из пророчеств Нострадамуса, центурия X, стих 72)».
Во как!..
А начиналась книжка с того, что
«9 августа 1999 года Борис Ельцин назначил новым российским премьер-министром совершенно неизвестного широкой общественности Владимира Путина… Дальше последовало сенсационное заявление, поразившее мировую общественность: именно сорокашестилетнего Путина президент хотел бы видеть своим преемником. Неужели почти никому не известный человек за одиннадцать месяцев, оставшиеся до президентских выборов, сумеет набрать необходимое количество голосов? Может быть, Ельцин сошел с ума? А может быть, у него просто сдали нервы?»
Нет, всё же не понять этим немцам своим протестантским умом загадочную русскую душу…
И все-таки, если еще раз пофантазировать на тему: почему именно Путин? Других не было? Другие всегда есть. Важны критерии отбора.
Хорошо представляю, как суетились наши семеро бизнес-администраторов, ломали головы, раскладывая пасьянс. Судьба на кону, поди ж ты.
Меня всегда умиляла фраза: «Политики тоже люди». Ну, люди, люди… Когда там что-то заклинивает? Когда на смену всему приходят эти «критерии», разборки, разводки, подковерная возня? Когда смыслом жизни становятся, заменяя жизнь?
Вспомни эти фотографии отштампованных морд, что висели на красной доске у нашего класса в школьном коридоре. Ни черта же в глазах. Только кресло, политика, этого утопить, этому задницу облизать… А ведь были ж когда-то детишками, географию зубрили, мечтали, небось, в дальние страны, на парусном корабле. За девками бегали, ночами не спали, плакали в подушку. Героями стать хотели, чтоб длинноногая эта с косичками вздыхала, руки заламывала — кого я, дура, упустила! Нормальными же людьми были. А потом…
Любовь, мечты, страдания — всё под сукно.
Да ну их на фиг. Хочешь, я для разрядки о своей первой любви расскажу? Тоже ведь начал было, в палате, разоткровенничался, а потом опять что-то помешало.
Итак, значит, про любовь — для разрядки.
Техникум еще не забыл? Там всё и началось.
Я в ту пору, если помнишь, решил к стилягам примкнуть. Ты затею эту сильно не одобрял, но проповеди твои действа не возымели. Уже
Оно, конечно, в чужую шкуру влезть трудно.
Ты «стильную» школу не прошел, да и я лишь чуть попробовал — терпения не хватило. Ибо быть настоящим стилягой, дорогой мой, — большое искусство. И большой труд. Для начала следовало обзавестись соответствующей прической, именуемой «кок». Не тот, что костюмеры нынешним ребятишкам накручивали, а истинный, настоящий! Тот, над которым ты, братец, всегда потешался и все пытался выяснить: как это мне удается? А делалось это так: начесываешь свои волосенки, поднимая их как можно выше. Если не хотят стоять — не проблема. Берешь кусок мыла, водишь по нему расческой, а намылив ее, сооружаешь «кок». Дабы не растрепался, включаешь на кухне газовую плиту и держишь башку на некотором расстоянии от духовки. Горячо, но потерпишь — искусство требует жертв. А уж про брюки-«дудочки», тобой осмеянные, не говорю. Смеяться легко, а ты попробуй надеть — ширина у лодыжки такая, чтобы только ступня пролезала. Не лезет — старайся пропихнуть, иначе стилягой тебе не быть.
Так что киношные эти подделки слабоваты. Нужно в ту эпоху пожить, тем воздухом подышать. А где ж его взять — тот воздух?
И, слава богу, что негде.
Хотя, знаешь, с другой стороны, мне иногда жаль те годы. Был в них всё же какой-то поманивший нас, дурачков, аромат первой свободы. Не свободы еще, конечно, — свободы еще не нюхнули. Теперь зато дышим всласть — со всеми ее прибамбасами. Многие уже надышались, просят прикрыть форточку…
Тогда же, вспомни, появились и первые «барды». Как их тогда называли? Я, убей бог, не помню. Никак не называли, должно быть.
Зато помню, как мы с тобой слушали у Тольки Егорова магнитофонную запись. Большущий магнитофон «Днепр», две свечи на маленьком столике — он приволок из Таллинна и решил зажечь по такому случаю. Почему-то считал, что так надо. Хорошо, костер не запалил — в тех песнях как раз что-то о кострах и походах пелось.
Еще помню «музыку на костях — в фильме, кстати, такой эпизодик имелся. Тоже впервые Егоров просветил. Приходит однажды (тебя не было), вытаскивает из портфеля какие-то рентгеновские снимки с черепами — посредине дырка. Достает, говорит: «Врубай проигрыватель!» Оказалось, на тех пленках местные умельцы навострились записывать джаз.
Так и развлекались, пока ты интегралы осваивал…
И вот на фоне всей этой красивой жизни шибанула братца твоего высокая страсть. Впервые!.. Потом, на глазах твоих, много чего освоил, но всё это, поверь, лишь бледная тень.
От всех скрывал. И от тебя тоже. Через много лет пытался как-то Даньке рассказать — когда он, втрескавшись в одноклассницу, чудить начал — однако воспитатель из меня вышел хреновый. А ведь старался. У англичан есть поговорка: «Старики так любят давать добрые советы, потому что уже не могут подавать дурных примеров».