Вот пришел папаша Зю…
Шрифт:
Милиционер поддал плечом, отчего бродяга стал заваливаться на другой бок. Во сне он выпростал левую руку, положив её на колени. Оба милиционера одновременно уставились сначала на эту руку, потом друг на друга. Холодок пробежал по спинам обоих: на руке не хватало двух пальцев!
— Может, это… — переходя на шёпот, предположил первый милиционер, — совпадение.
— А я так думаю, что вляпались мы в нехорошую историю, — тоже шёпотом сказал второй милиционер. — И какого чёрта нам нужно было останавливаться возле этой скамейки?
В это время «газик» как раз подъехал к вытрезвителю и остановился.
— Что делать-то будем? —
— Нужно как-то от него избавиться, — одними губами и жестами показал второй милиционер.
— Как?! — таким же образом спросил первый милиционер, покосившись на спящего.
— Высадим где-нибудь, — предложил второй милиционер.
— Если нас увидят — нам крышка! — предположил первый милиционер.
— В черте города опасно, — согласился второй милиционер. — Обязательно кто-нибудь засекёт.
— Я место одно за городом знаю, — вспомнил водитель. — Пустырь. И недалеко. Может, ломанём?
— Ломанём, — согласились остальные милиционеры.
— И чем скорее, тем лучше, — поторопил второй милиционер.
«Газик» резко рванул с места и, взвизгнув тормозами, скрылся за углом.
Санитар вытрезвителя, вышедший покурить, увидел этот странный манёвр, похлопал глазами и ругнулся про себя:
— Тьфу, самих бы не мешало к нам под холодный душ.
Глубокой октябрьской ночью милицейский «газик», следующий по пригородному шоссе, свернул на небольшую грунтовую дорогу, ведшую неизвестно куда. Проехав некоторое расстояние, «газик» остановился. Погасли фары. Стараясь не шуметь и не хлопать дверцами, двое милиционеров выволокли из машины грузного мужчину, оттащили несколько метров от дороги и бросили. Потом снова сели в машину и включили фары. Яркий свет прорезал черноту ночи, при развороте машины выхватил из темноты лежащего в поле человека, и снова уставился в дорожные колдобины. «Газик» выехал на шоссе и быстро исчез по направлению к городу.
Борис Николаевич Ёлкин проснулся от холода. Он никак не мог сообразить, где же он находится. Кругом была темнота — хоть глаз коли. Борис Николаевич пошарил вокруг себя и понял, что лежит на голой земле; к тому же весь дрожит. С большим трудом он поднялся на ноги, огляделся и прислушался. Откуда-то слабо доносился шум проезжавших машин, но с просонья Ёлкин никак не мог сообразить, откуда. Он стал наугад пробираться, как ему казалось, на шум, но скоро наткнулся на деревья. Глаза постепенно привыкали к темноте. Ёлкин понял, что впереди лес, и в него лучше не заходить. Тогда он пошёл вдоль опушки, постоянно спотыкаясь о кочки и проваливаясь в рытвины. Он шёл довольно долго, рокот машин исчез за лесом, но ни возвращаться назад, ни входить в лес ему не хотелось.
Ёлкин продолжал брести вперёд и скоро почувствовал под ногами твёрдую землю: это была дорога! Он пошёл по дороге, увидел впереди светящиеся вразброд огни и пошёл на них, догадавшись, что это костры.
«Цыганский табор, может», — подумал Ёлкин.
Он почуял резкий неприятный запах, идущий со стороны костров. Подойдя ближе, Ёлкин стал различать людей у костров. Неприятный запах усилился. Наконец он вышел к людям, — даже при свете костров они выглядели весьма чудно, — и спросил:
— Это где же я нахожусь-то, понимаешь?
— Как это где? — весело удивился мужичонка у костра. — На свалке!
Всё равно уж…
Утром Ёлкин проснулся в
— Мать твою, понимаешь, — ругнулся от досады Ёлкин.
Тут же, как от волшебного «сим-сима», обе руки его провалились, откидывая заслонку выхода, и Борис Николаевич наполовину вывалился из своего заточения. На четвереньках он выполз на поверхность, как пёс из конуры, и с большим трудом поднялся, наконец, на ноги.
Было раннее осеннее утро, и Борис Николаевич при дневном свете стал осматриваться, куда же он вчера забрёл. Забрёл он на огромную свалку в чистом поле. Где-то вдали чернел лесок. По краям свалки стояли дощатые, фанерные и картонные, из какой он только что выполз, хибары. По всей видимости обитатели этих хибар ещё спали сном праведников. Только на другом конце свалки шлялся бессонный народец, да копошилось вездесущее вороньё.
Борис Николаевич поёжился от утреннего холода и присел у тлеющего костерка. Скоро стали просыпаться обитатели и выползать из своих хибарок — точно также, как только что выполз Ёлкин — на четвереньках.
Весьма странное зрелище представляли собой эти обитатели. Чумазые, одетые, кто во что горазд — в дары свалки, и с такими же своеобразными лицами. Они выползали, почёсывались, зевали беззубыми ртами и лениво разбредались по свалке.
Чуть позже стал просыпаться и выползать второй поток — лица поинтеллигентнее, одеты поопрятнее. Кое-кто из них даже умывался из кастрюлек и делал физзарядку.
Вот кто-то из второго потока прошёл на самую середину свалки к торчащему оттуда длинному шесту, который Борис Николаевич заметил только сейчас, и — к великому его изумлению — на шесте, который оказался флагштоком, взвился настоящий российский триколор — без серпа и молота на красном фоне! По каждой полосе триколора зелёной краской шла какая-то надпись; когда лёгкий утренний ветерок расправил знамя, Борис Николаевич, повертев головой и приловчившись, прочитал:
УМОМ РОССИЮ НЕ ПОНЯТЬ
— Мужик, ну ты, блин, на Ёлкина похож! — сказал один из обитателей свалки, подойдя к Борису Николаевичу.
— А я Ёлкин и есть, — равнодушно сказал Ёлкин.
— Ну?! — удивился обитатель.
— Чего «ну»? — вдруг разозлился Борис Николаевич. — Вот на свалке очутился, понимаешь!
— А чё, здесь не люди, что ли? — обиделся за свою мини-державу обитатель. — Да у нас знаешь, какие здесь люди… У нас тут всякие есть, понял? У нас со всей страны народ! У нас даже флаг свой, понял?