Vox Humana: Собрание стихотворений

Аверьянова Лидия Ивановна

4. ИОАНН АНТОНОВИЧ

Забытыми в глуши, опальными – что время? – Расстрелянными – им удел блаженный дан – Бездомными – их тьмы! – ты грозно правишь всеми, Прообраз всей Руси – несчастный Иоанн. Мы – узники, как ты. Мы свой гражданский сан Пятнали донельзя… вредительствами ль теми? На тучный чернозем зароненное семя, Мы Марксу предпочли порочный круг дворян. Пока фарфор шел в горн и Ломоносов пел – Один из всех ты был, царевич, не у дел: В глухой квадрат стены твои глаза смотрели. Мы можем говорить и думать о расстреле. Но, горше всех других, дана

нам мысль одна: Что справится без нас огромная страна. 1935

5. ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ

Еще Суворов шел, походным будням рад. Был чист альпийский снег – листок для русских правил. Держался на воде, как лебедь, Приорат. Испанию кляня, иезуит лукавил. – Он – Первым был. И он, как вехи, троны ставил В помоях. Вечный принц, он правил невпопад. Во сне он муштровал запоротых солдат, – Палач и мистик, царь и раб Господень – Павел. История на нем мальтийский ставит крест. Отверг он, петушась, свой гатчинский насест: Он зодчих торопил кирпичный гроб закончить. В короне набекрень, почти сдержав кинжал Врагов, не по себе ль он траур надевал. Позируя, в сердцах, для самоучки – Тончи? 1935

6. АННА ИОАННОВНА

Упорна, в младших, к прошлому любовь. Перебираю имена былые: Екатерина, Анна, Анна вновь – Три Парки, прявшие судьбу России. По-царски средней бунтовала кровь: Шли конюхам все почести людские. В ярме опалы стерты бычьи выи Курляндцев: так заколосилась новь… Пал в тронном зале сумрак голубой. Здесь ночью встретилась сама с собой И умерла Императрица Анна. Он явлен, двух эпох великий стык, Войной гражданской раздвоенный лик: И тучная Россия бездыханна. 1935

7. ТРИ АЛЕКСЕЯ

Кровавым снегом мы занесены, И кровь избрала знаменем Расея. Тишайшему, должно быть, были сны О гибели второго Алексея. Как рябь отлива, отступала Свея. Был Петр велик, и горек хлеб страны, И в каземате, у сырой стены, Царевич слег, о прошлом сон лелея. Отечество! Где сыщем в мире целом Еще в утробе тронутых расстрелом, Абортом остановленных детей? Им дан в цари ребенок незабвенный, Что Дмитрию подобен, убиенный: Блаженный отрок, третий Алексей. 1935

8. СОФЬЯ АЛЕКСЕЕВНА

Сестра в несчастьи, разве вместе с кровью К тебе любовь изымут из меня! Стрелецкий бунт ревел в столбах огня. Но – Петр велик. И забывали Софью. Москва ль не соты черному злословью! Бразды правленья в нежный миг кляня, Литовский всадник к славе гнал коня: К Голицыну горела ты любовью. Разлуки русской необъятен снег, И монастырь тебе стал вдовий дом, И плачем выжжены глаза сухие. Могла б и я в тиши дожить свой век, Горюя о Голицыне моем: Но больше нет монастырей в России. 1935

9. ЛЕДЯНОЙ ДОМ

С прозрачных стен уют последний сполот, И гаснет факел в Доме Ледяном. Как первый снег, был смех царицы молод И сух, над коченеющим шутом. Из всех дверей повеял смертный холод – И

вздрогнули, входившие с царем… Со всей России лед былого сколот. Ипатьевых давно проветрен дом. Прости, Господь, и немощь Иоанна, И Софьи скорбь, и гордый ум Петра, И Анны блажь, и Павла крест бесовский — За семь венцов, той мукой осиянных, За росный дым июльского утра, За глушь подвала, за костер Свердловска. 1935-1937

10. СОСЕД ГОСПОДЬ

Du Nachbar Gott, wenn ich…

Rilke

Чистейшие да узрят сердцем Бога. Господень взгляд – живому телу смерть. Весь мир – лишь глаз Господних поволока. Так как же мне в Его лицо смотреть? И как от Лика луч найду я впредь В своих страстях – сухих травинках стога? Часы идут. Я подожду немного. Есть час, в который можно умереть. Тепло живых – в ковчег Господень двери. Вся наша кровь – цена за откровенье. Кратчайшую себе дав рифму: плоть, Прости меня, что неуч в детской вере, Проулком лжи, задворками мышленья Я обхожу Тебя, сосед Господь. 1935

Дополнение к книге «Серебряная Рака. Стихи о Петербурге. 1925–1937»

КОЛОКОЛ СВ. САМПСОНИЯ

Он был подобен темной сливе В прозрачной зелени стены. Петровский зодчий мудро вывел Пять арок с каждой стороны. И ветер слушать хор улегся, И дождь был, верно, вспрыснуть рад Большие вязы, плиты, флоксы И церковь – Божий вертоград. Пусть спит Хрущев, еще не тронут – В честь современников моих Уж сбита тяжкая корона, Смотри, с герба Еропкиных… Раскрыта в сад двойная рама: На площади (полулуной) Чугунный Петр – хранитель храма – Впервые пост оставил свой… За город свой, за это зданье Молилась я, меж слов и дел, И, онемевший в ожиданьи, Неснятый колокол чернел. 1937

«У костюмерной мастерской…»

У костюмерной мастерской, Где куклы, маски, моль в витринах, За три квадрата от Морской Канал идет, как черный инок. Он неопрятен, крив и сир, Ему бы вечно здесь трепаться, Где банк велик и кругл, как цирк – Арена сложных операций; Где, тени надломив едва В осях чугунных полукругов, Четыре злых крылатых льва Плюют со скуки друг на друга. Где искони и навсегда – Так встала Кана в Божьем слове – Канала смешана вода С гранитным сгустком чермной крови. 1937

СОНЕТ

Люблю под шрифтом легшие леса, И реки вспять, в наследство поколеньям, И землю ту: что Божья ей роса? – Вся наша кровь ей будет удобреньем. Моим глазам седьмые небеса, Большая ниша всем моим моленьям, Тебя я пью – с каким сердцебиеньем! – С тех пор, как в узел собрана коса. Благословляю, русская земля, Кольцо границ, что нам с тобой – петля: Вся жизнь моя – одно с тобой свиданье. Казнь за тебя – невелика деньга, Но в смертный час, тащась издалека, Я не приму тебя, как подаянье. 1937