Вой молодых волков
Шрифт:
— Гойда! — страшным голосом закричал боярин, и егеря подхватили его клич.
— Гойда! Гойда!
Они со свистом и воплями поскакали в городок, хлеща плетью всех, кто встретился на пути. Они врывались в дома, выгоняя на улицы полуодетых людей, а тех, кто брал в руки оружие, рубили на месте. Сюда ворвался лишь один взвод, а два других редкой цепью окружили селение, перекрыв пути отхода. Они наложили стрелы на луки и двигались по кругу ленивой трусцой, не давая никому сбежать. Какой-то мальчишка, что попытался было уйти, не слушая предостерегающих криков, поймал стрелу и лежал
Уже через час с небольшим несколько сотен перепуганных людей сгрудились в кучу около капища, а боярин Варта, сидя за столом, вытащенным из боярского дома, творил свой суд, быстрый и справедливый.
— Та-а-ак! — протянул он, разглядывая старейшин, которые стояли перед ним босиком, связанные и избитые. Толпа баб и детей подвывала в ужасе, как и семья самого боярина, которую привели сюда же. Взрослых мужей здесь почти не было. Все они ушли за добычей.
— Где твой сын? — ткнул Варта в старика, который стоял первым.
— В походе, — хмуро ответил тот. — С владыкой нашим ушел.
— А ты, отец его, почему про данную государю клятву не напомнил? — недобро сощурился Варта. — Получается так, что ты изменника родил и от измены его не предостерег. Что же ты за отец? Что же ты за старейшина для рода своего? Есть что в оправдание сказать?
— Нечего, — хмуро ответил он. — Наши мужи со своим владыкой пошли. Он землями мильчан правит. Его слово — закон.
— Виновен в измене! — стукнул кулаком по столу Варта. — Повесить!
Егеря выдернули старейшину из толпы и подтащили к священному дереву, украшенному лентами. Они набросили петлю на шею и подтянули старика наверх. Тот немного посучил ногами и затих. На штанах его расплывалось мокрое пятно, а язык вывалился наружу в невыносимой муке. Толпа завыла в ужасе, ведь это уже второй смертный приговор подряд. Тот, кого судили первым, корчился на колу, вращая глазами. Он был еще жив и все понимал. Его через несколько часов убьет холод, а наступающая зима сохранит тело до весны. Снять тело казненного за измену — это тоже измена. Вира огромная на всем роде повиснет. Истлеть должен государев вор, рассыпавшись в прах, или веревка его должна сгнить. Только тогда наказание исполненным считается.
— Так! Теперь ты! — ткнул Варта.
— Остановить суд! — раздался властный женский голос. — Моя власть превыше твоей, боярин. Я этих людей судить буду!
— Государыня? — удивился Варта, встал из-за стола и поклонился в пояс. Поклонились и егеря, а родовичи, которые Ванду никогда не видели, так и остались стоять в оцепенении.
— На колени, олухи! — хлестнула по ним резкая команда. — Сама Богиня почтила вас. Молите ее о милости!
Родовичи, которые на колени падать были не приучены, неумело опустились на землю, с жадным любопытством разглядывая прекрасную женщину в распахнутой настежь шубе, крытой цветастой ромейской парчой. На голове ее сиял золотой обруч, усыпанный камнями, каждый из которых стоил чуть меньше, чем весь их городок. Золотое ожерелье, неимоверно массивное, тускло сияло на груди, закрывая грудь и живот, словно доспех. Позади ее кареты выстроился полк кирасир, делая мысли о сопротивлении и вовсе
— О-ох! — разнеслось по полю. — Богиня! Сама!
— Я пришла в ваши земли, добрые люди, чтобы принести правосудие государей Святослава и Александра. Если не любо оно вам, то скажите, и я уеду, оставив вас на волю боярина Варты.
— Любо, матушка! — торопливо выкрикнули из толпы. — Любо! Ты суди нас! Не дай погубить!
— Тогда слушай мою волю! — ответила Ванда, и голос ее донесся до самого дальнего угла. — Владыка Мната виновен, как виновны и ваши сыновья и мужья. Мой приговор таков: владыке и его сыновьям — смерть, но тем, кто поневоле их приказу подчинился, я дарую свою милость. Пусть до зимнего Солнцеворота принесут их головы в Братиславу, и тогда ваш народ не тронут.
— Мы жертвы богатые принесем тебе! — заплакали перепуганные люди.
— Жертвы за государей наших приносите, — вещала Ванда. — Их именем я сужу вас. Я дарую вам жизнь, но милость моя не бесконечна. В следующий раз придет сюда войско, и только вороны останутся здесь из живых. Потому как нарушение клятвы — святотатство великое. И наказание за него может быть только смерть или тяжкое рабство. Поняли вы меня, люди?
— Поняли, матушка! — кричали бабы, пугливо прижимая к себе малых детей.
— Пощади!
— Живота!
— Но есть то, — продолжила Ванда, — что я хотела спросить у вас, люди! Что делать с семьей изменника? Что делать с поганым семенем, которое владыка Мната породил? Он ваших сыновей и мужей на смерть погнал. Он вас под мечи княжьих людей подвел. Не было бы меня, лучшие люди вашего народа сегодня приняли бы смерть лютую. Владыка ваш с богатой казной в дальние земли ушел бы, а вот ваша судьба — гнить на кольях как изменникам или страдать в рабстве. Так что скажете делать с семьей боярина Мнаты?
— Смерть им! — завизжала какая-то баба в толпе. — Из-за них мой муж на дереве висит! Смерть!
— Казнить их! — с облегчением подхватили люди, которые нашли виновных в своих бедах.
— Это ваш суд, люди, не мой! — покачала головой Ванда. — Я редко дарю смерть, чаще щажу врагов. Но противиться приговору не могу. Вы судили их, вам и карать!
Слово было сказано, но людское облако еще не успело дойти до того состояния, когда из него начинают разить молнии. Эти люди не были убийцами, да и семья владыки для них — родня. Мильчане мялись…
— Ну же! — крикнула Ванда. — Вы вынесли приговор, вам его и исполнять! Или вы сообщники владыки? Или я ошиблась, и судить нужно вас? Добро владыки теперь ваше! А сама усадьба его пусть сгорит в чистом пламени! Только священный огонь может смыть вашу вину!
Какая-то баба подбежала к жене боярина и с диким воем вцепилась в ее волосы, а следом за ней, почуяв кровь, бросились и другие. Эти женщины боялись за своих детей. А то, что теперь можно выместить свой страх на этих сытых суках, стало для них откровением. Впервые в жизни те, на кого боярские жены, снохи и наложницы смотрели, как на дерьмо, почуяли сладкое упоение местью. Они ведь ненавидели их, только боялись и завидовали. А сейчас, когда их поставили перед недвусмысленным выбором, они словно сорвались с цепи.