Войку, сын Тудора
Шрифт:
Впрочем, не в каждом ли племени каждый год рождаются прекрасные и храбрые юноши? Разве не восхищают они всех вокруг, как Юнис, пока не обломает и не обточит их, меняя по-своему, буйный житейский поток?
У входа в шатер появился другой алай-чауш с золотым челенком — знаком храбрости на чалме, накрученной поверх легкого шлема. Его священное величество, властитель вселенной, повелевал Юнис-беку и эффенди Джованни без промедления быть в его шатре.
Анджолелло и его гость не без тревоги поспешили к походному дворцу падишаха. На полпути, однако, Юнис-бек не смог сдержать внезапного приступа смеха. Мессер Джованни посмотрел на него с удивлением.
— Мне вспомнились, — шепнул ему Юнис, — слова почтеннейшего среди тех, кого мы зовем новыми османами, его высокой милости великого визиря. «Если отец мой был серб, — сказал недавно лала Махмуд, — а мать — гречанка, кто же тогда, ради аллаха, я сам? Конечно, турок!»
26
Вести в тот день были куда как плохими.
Сунувшегося было гуляма — доложить о ком-то, просившем приема, — султан отогнал едва уловимым, давно знакомым придворным и слугам движением бровей. Он побудет еще немного наедине с собой, соберется с мыслями. А там — пусть идут, несут заботы и тревоги!
Султан Мухаммед был воспитан среди книг, среди героев Шахарзады, Гомера и Фирдоуси, среди легенд и сообщений историков об Искендере Двурогом, называемом также Македонским. Хотел следовать им во всем, преуспев немало даже в этом честолюбивом стремлении; и были даже герои древности, коих Мухаммед, говоря по правде, сумел и превзойти. К разной мудрости склонял Мухаммед слух за долгие годы правления среди непрерывных войн. Если верить христианским церковникам — гореть ему в аду, если мусульманским — блаженствовать в садах рая. Если же прислушиваться к собственной душе — глубоко набожный султан не менее глубоко сомневался в истинности всех вероучений мира, — он хорошо прожил жизнь. Но рано, рано подводить итог; ему ведь не исполнилось еще полувека, а мужи его великого рода жили долго! Рано, не время еще для немощи и смерти! Он не сделал в этом мире свое дело, не выполнил назначения, не привел свой народ к тем победам, которые окончательно обеспечат ему власть над вселенной. Он повоюет еще с немощью и смертью, заставит их отступить!
Сперва, конечно, справится с этой землей и ее упорными людьми. Победа здесь пока еще далека. Сучава не сдается, отбивает приступы. Его армия отрезана от источников хлеба и фуража, не сегодня — завтра османам придется есть своих коней. Потери растут; в армии, скучившейся в лагере, начался мор. Заболевших сразу же переводят на огороженный частоколом участок, вокруг которого денно и нощно жгут костры, трупы без промедления сжигают. Но начавшийся мор говорит о том, что долго стоять станом на этом месте, без подвоза свежих припасов, — безумие. Недавняя победа в сражении тоже осталась пустым поводом для раздачи наград и чинов. Пустая победа — словно мечом по воде ударил. Мухаммеду в прежние годы такое виделось, но только во сне, и вот — сбылось. В земле бея Штефана, которую, казалось, его великое войско давно должно было пройти из конца в конец. Конечно, можно и теперь двинуть полки к границам Польши. Но это оставалось невозможным, пока остаются крепости Молдовы, ее несломленное войско, ее неуловимый, неукротимый господарь.
Впрочем, к границам круля Казимира он послал достойную силу, непобедимого воителя Пири-бека. С ляхами у султана мир, но его могущество они всегда должны ощущать. Если же Пири-бека ждет удача, султан получит в руки золотые ключи к победе.
Султан поднял, выпростал из рукавов парчового халата свои смуглые, еще сильные руки. Он не может поддаваться злой хвори — ради народа осман, ради всего, чему он служил всю жизнь. Чтобы народ осман, движимый неукротимой волей падишаха, продолжил свое движение к далекому океану на заходе солнца. Господь не отменял ведь закона времени, а этот закон — нападение; кто остановится — того погонят вспять, тот погиб. И даже если земли соседей тебе не нужны, ты должен постоянно вести на них набеги, чтобы знали твою силу и не нападали на тебя сами. Да и молодым воинам твоего народа нужно давать поразмяться, порадоваться языкам огня над кровлями чужих домов.
Он велит своим мудрецам порыться в хранилищах книг, поискать для него нужные труды. Ведь ему еще следует многое почитать, понять. Почему остановились в своем наступлении монголы? А еще раньше — Аттила, готы? Почему иссяк наступательный порыв Тимуровых полчищ? Он еще до всего этого докопается! Увидит сокровенное, чтобы не повторить их ошибок, чтобы не дать остановиться османам!
Султан сел вдруг на своем ложе, пораженный внезапной мыслью. Ведь именно так, по всем меркам, поступал его теперешний противник, молдавский бей Штефан. Он тоже не сидит за стеной — в одной из своих малых, но отличных
А если так, кто из них все-таки одолеет на сей раз, в этой схватке? Надо приказать Куттаб-заде, главному звездочету, сей же ночью вновь проверить расположение планет!
Все ясно, впрочем, и без астролога: слишком неравны их силы. У бея, кроме того, есть могущественные враги в его собственной земле — бояре старых родов, сторонники падишаха. Бей Штефан будет окончательно разбит; надо только не торопиться, выждать благоприятного поворота дел. Может быть, Штефан сам поймет, что заступом упрямства не отвести в другое русло реку неумолимой судьбы. Может, Штефан сам покорно придет к султану, положит к его ногам саблю противостояния и смиренно поцелует пурпурную полу вот этого златотканного халата. Тогда Мухаммед Фатих отпустит бею Штефану его вины и оставит ему престол, довольствуясь данью — признанием верховенства Порты. Бей Штефан, как ни суди, — самая сильная личность в этой части света. На голову выше здешних королей и князей.
Мухаммед с досадой взглянул на мерно колыхавшиеся над ним большие опахала из павлиньих перьев; опахала не давали прохлады. Подставить бы сейчас тело прохладному ветерку с Босфора, веющему в его стамбульском серале, в этом земном эдеме, созданном им самим! Или хотя бы очутиться в свежих объятиях здешних лесов, о которых хитрецы-мунтяне рассказывают чудеса. Из жаркой пыли, из пепла выжженной долины Сучавы уйти хоть на время под эту прохладную, живительную сень, до которой — рукой подать, где тенистые поляны, россыпи спелых ягод, журчание ключей и ручьев. Его газии боялись леса, но здешние дебри все сильнее приманивали их к себе. Говорили, что эти места заколдованы; что молдаване оборачиваются в них волками, медведями и рысями, от которых нельзя защититься без особых чар, без оружия, заговоренного волшебниками. Говорили о белом олене с огромным алмазом во лбу: кто его увидит, тот очень скоро умрет.
Довольно же глупых сказок! Султан Мухаммед сегодня самолично проверит, охраняют ли злые чары эти ак-ифлякские леса!
Скоро, сзываемые алай-чаушами, в шатре начали появляться военачальники и сановники. Поцеловав младшие — полу, а старшие — руку падишаха, занимали обычные места. Начался совет; говорили, как было заведено, по очереди, определявшейся султаном, в зависимости от того, чье мнение хотело услышать его священное величество.
Мухаммед внимательно слушал советников дивана, визирей и беков, знатнейших вассалов и союзников. Военачальники и вельможи не утратили еще надежды на победу. Мухаммед верил, их суждения были искренни: султан с первых лет своего правления приучил соратников говорить, что думают, а не то, что сам хотел бы услышать; как ни был он скор на расправу и жесток, никто ни разу не был наказан им за правдивое слово на диване или ратном совете. Воинственнее всех, однако, увереннее всех в победе по-прежнему были Басараб-воевода и его бояре. «Веди нас вперед, о царь! — говорили мунтяне. — Мы добудем славу, достойную твоего величия!» То же самое, от имени молдавских немешей, возглашал Роман Гырбовэц, по обыкновению одетый во все турецкое.
— Вы порадовали мое сердце, мудрейшие и храбрейшие, — заключил он совет. — Ваши смелые речи — журчание жемчужного ручья у престола всевышнего. А теперь я вас поведу за пределы нашего стана — место, которое наполнит наши сердца радостью, если будет на то изволение всемогущего аллаха.
Сановники и военачальники, недоумевая, потянулись из шатра и начали садиться на уже приготовленных коней. Султану подвели любимого аргамака.
Первыми из лагеря стремительно вышли янычары. Пешие алаи, тысяча за тысячей, быстрым шагом добрались до большого леса, длинным языком выдававшегося в сторону реки. Густые цепи белоколпачников углубились в кодры, прочесывая массив, осматривая дерево за деревом, куст за кустом. Приставленные к каждому полку мунтяне-проводники сразу убедились, что молдаване были здесь совсем еще недавно, но исчезли. Прочесав чащобу, янычары остановились и встали тесным полукругом, настоящей живой стеной на противоположном склоне лесистого холма. Затем в лес вступили саинджи, расчистившие от кустарника напоенную ароматом цветов поляну и поставившие на ней большой шатер из полупрозрачного шелка. На краю этого чарующего уголка заняла место с цимбалами и бубнами многочисленная метерхане, распугавшая здешних пернатых пронзительным визгом своих инструментов. Наконец, вместе с пышной свитой под сень молдавского леса вступил падишах Мухаммед. Старшие сановники и воины вошли с ним в шатер, младшие расположились под легкими полотняными навесами, поставленными на лужайке на позолоченных шестах. Никогда еще лесную чащу на Молдове не озаряло великолепием и блеском столько золота, драгоценных каменьев, парчи, никогда она не внимала таким несогласным, не слышавшим, казалось, друг друга, дудевшим каждый о своем музыкантам. На проворно расстеленных скатертях появились извлеченные из последних запасов армии изысканные яства. Христианам в кубки наливали вина, правоверным — крепкие меды; о медах, какие варились и настаивались в землях северных кяфиров, в Коране не было ни слова.