Война сердец
Шрифт:
— Н-н-нет... — он беспомощно захлопал глазами. Руфина заметила в них слёзы.
— Я чего-то не то ляпнула что ль?
— Н-нет, всё нормально...
Они остановились у ворот с надписью «Эстансия «Ла Пиранья»». В горле Данте встал огромный ком, когда он увидел знакомые места и окна дома, где жил раньше. Вспомнил, как пас овечек и козочек, вспомнил маленькую гончую собачку — его верную помощницу, а ещё подвал с крысами и несколько лет издевательств и унижений семейства Бильосо и соседских детей, своё одиночество и неприкаянность, смерть Ветра... Не забыл, нет. И никогда не забудет.
— Руфина, извини, но дальше я не пойду.
— Понимаю, ты не желаешь с ними встречаться, — Руфина выхватила корзину у юноши из рук. — Деточка, но мне бы хотелось видеть тебя-то, пускай бы и изредка.
— Я живу в гостинице. Она называется «Маска». Это там, в центре, на Бульваре Путешественников. Ты можешь навещать меня в любое время, Руфина. Хозяин очень хороший. Ты же понимаешь, сюда я не приду, не могу...
— Да, но как же я пойду в гостиницу-то? — всплеснула руками негритянка. — Да что люди-то обо мне подумают? Старуха притопала в гостиницу к молодому мальчику. Скажут, совсем бабка из ума выжила.
— Ничего никто не подумает! Плевать на всех! Ты мне как мать, ты заменила мне мать, Руфина!
— А как же та, другая? — недоверчиво пробурчала Руфина.
— Какая другая?
— Та женщина, что тебя воспитывала эти годы, разве ж она тебе не как мать?
Данте опустил глаза.
— Я тоже хотел в это верить, но для них я так и остался чужим.
— Как же так-то, ведь они забирали тебя с такой поспешностью, с уверенностью? Я думала, раз ты не приезжаешь в гости, значит, у тебя всё хорошо. Чего ж произошло?
— Ничего страшного. Просто это я такой. Мне тяжело ладить с людьми, я их ненавижу, я им не верю. Иногда я и сам с собой не могу поладить, что уж говорить об окружающих?
— Бедный мой мальчик, чего ж ты у меня такой несчастливый? — Руфина всмотрелась в бездну сапфировых глаз. Сейчас в них не было блеска, лишь глубокая печаль.
— Всё будет хорошо, Руфина, не переживай. У меня девять жизней, как у кошки. Заканчивается одна и начинается другая.
После прощальных объятий Руфина заковыляла к дому с корзинкой наперевес. Данте, проводив взглядом её спину, развернулся и тихонько побрёл по дороге. На душу камнем легла невыносимая тяжесть. Она сдавила грудь и юноша хватал губами воздух, чтобы не задохнуться. Данте чувствовал себя совершенно больным, будто по нему потоптался табун диких лошадей.
К счастью, когда юноша ввалился в «Маску», сеньора Нестора в холле не было. Пошатываясь, Данте вскарабкался по лестнице, добрался до комнаты, открыл дверь и.... застыл на пороге.
Ящики комода были выдвинуты, все вещи, включая одежду и книги, раскиданы по полу. Даже матрац стащили с кровати. Взъерошенная Янгус, сидя на жёрдочке, молча таращилась на хозяина круглыми бусинками глаз. Данте проморгался.
— Янгус, милая, что здесь случилось? — выдавил он потрясённо, подошёл к птице и, гладя её по грудке, внимательно осмотрел на предмет ранений. Не обнаружив повреждений, с облегчением перевёл дух. Янгус потёрлась головой о его пальцы. Раскрыла клюв — в ладонь Данте упал перстень с изумрудом.
— Зачем ты вытащила перстень, он ведь был в комоде?! — поразился Данте. — Здесь что — воры
Данте прошёлся по комнате, но не увидел ни одной пропажи. И деньги были на месте, их не тронули.
— Не понимаю... Если это воры, почему они ничего не взяли? А если не воры, то кто тут шарил? И как сеньор Нестор это позволил? Я ничего не понимаю...
Янгус издала горловой звук, похожий на тарахтение. Данте, сжимая перстень в руке, чувствовал, как камень вибрирует, и тут его осенило.
— Кто-то искал перстень! Поэтому ты его забрала, да? — Данте уставился на Янгус. Птица снова затарахтела.
Но кому он нужен? Кому нужен этот чёртов перстень? И главное зачем? Человек, у которого нет магической силы, не сможет им воспользоваться. И ведь о нём никто не знает. Разве что Сильвио... Или кто-то всё же знает? И этот кто-то знает, где он, Данте, живёт, и что он колдун, знает время его отсутствия и присутствия в «Маске». Последний факт привёл Данте в ужас. Он не привязан ко времени: уходит и приходит, когда вздумается, и никак нельзя это предугадать. Но этот незваный гость знает всё!
Данте стало страшно. Кто-то охотится за перстнем. Или за его хозяином — за самим Данте. Что же делать?
Данте вжался в спинку софы, обхватив голову руками. Он сейчас сойдёт с ума. Всё навалилось так внезапно, одним махом. Не то, чтобы он боялся каких-то мифических преследователей — у Данте отсутствовало чувство самосохранения, — но его пугало, что некто знает о перстне и знает, что он колдун. Нет, он не хочет больше быть изгоем, не хочет, чтобы в него тыкали пальцами. Пять лет он избегал магии, и вот всё сначала. Если в городе узнают о колдовстве, падре Антонио — известный поборник христианской морали — и его богобоязненные прихожане разорвут Данте на клочки.
Обняв колени, юноша тихонько заскулил. Это чувство дикого страха было сродни той панике, которую он испытывал в детстве при виде крыс. Страх перед крысами жил в душе Данте до сих пор, только притупился с годами. Но крыс тут нет, а страх, такой же неконтролируемый, есть.
Зашумели крылья — Янгус села Данте на плечо. Почувствовав поддержку, юноша пришёл в себя, и к нему вернулась способность мыслить. Надо бежать отсюда. Это единственный выход, пока он не угодил в беду. Но куда? Данте подумал о «Лас Бестиас». Клементе, когда уезжал, звал его с собой. Он не поехал, и зря. И у Клема свадьба скоро. А он обещал прийти. Да, тяжело и больно туда возвращаться, но там он будет не один. Там Клементе, Гаспар... Там его место. А здесь, в городе, он чужак и своим никогда не станет.
Отыскав в куче разбросанных вещей мешок, Данте запихал туда всё, что попалось под руку. Через час его небогатый багаж был упакован. Данте расплатился за комнату, попрощался с сеньором Нестором и с Янгус на плече покинул «Маску». Вывел Алмаза из конюшни и, держа его под узду, пошёл к мосту.
Через полчаса в «Маску» прибежала девушка. Нежно-лиловая шляпка её съехала набекрень, открыв взорам растрёпанные тёмные локоны. Вся дрожа, она о чём-то расспросила сеньора Нестора, затем вышла на улицу и, прижав к груди тонкие ручки, побрела прочь. Крупные слёзы блестели на её щеках, словно россыпи бриллиантов.