Война сердец
Шрифт:
Раз.
Самоубийц хоронят вне кладбища. Прекрасно. Значит, его не будут отпевать в церкви.
Два.
Если выловят из реки. Лучше бы не выловили.
Три.
Даже магия не даёт счастья. Напротив, принесла ему сплошную беду.
Четыре.
Эстелла больше его не любит. Даже и не вспомнит о нём. Пусть будет счастлива со своим маркизом.
Пять.
Волны сомкнулись над головой юноши, увлекая его в объятия. Одинокая луна на небе светила ярко, будто горящий факел, едва касаясь краешком чёрной воды...
Комментарий к Глава 17. Ревнивцы и ревнивицы ---------------------------------------
[1]
[2] Салонные бальные танцы 18 века.
====== Глава 18. Магия крови ======
Набрав воздух в лёгкие, Данте погрузился с головой в воду. Почти ушёл на дно. Почти отключился. Но вдруг в мозгу что-то щёлкнуло. Он же оставил Янгус в номере гостиницы! Сейчас он утонет, а она умрёт там с голоду. Нет, он не может так поступить с Янгус! Самая верная его птица, его лучший друг, единственный. И ещё Алмаз. Его тоже нельзя бросать. Надо вернуться в «Маску» и выпустить животных на волю. Они ведь никогда его не предавали, в отличие от людей, и он, он не может обмануть их доверие.
Данте стремительно подался вверх. Голова была чугунная, он наглотался воды и ила, да и тяжёлые сапоги на ногах мешали. И почему он не снял их на берегу?
Высунув голову из воды, Данте вдохнул ночной, обжигающе холодный воздух и закашлялся. Выполз за берег, цепляясь за дно руками, и повалился на траву. Хотелось тупо, надрывно орать во всё горло. Эстелла его обманула, и ему так больно, что он не хочет жить. Но и умирать не хочет.
Сегодня на небе звёзд не было, только огромная луна едва не касалась головы. Если он умрёт, то больше не увидит небо, не увидит звёзды и луну, не оседлает Алмаза и не поскачет по просторным пампасам. Не станет ни воздуха, ни света, ни запаха травы, ни свободы — всех тех незначительных мелочей, из которых состояла его жизнь. Нет, он не хочет умирать в семнадцать лет! О чём он только думал, когда полез в воду? Правду говорят — любовь лишает разума. Надо идти в «Маску», выпустить Янгус полетать, порвать все эстеллины письма, запить снотворную настойку джином и отрубиться на двое суток. Проснётся и почувствует себя другим человеком. Плевать. Плевать на какую-то легкомысленную богачку! Эстелла его не сломает, пропади она пропадом! Он пойдёт во «Фламинго» и будет развлекаться до сдвига в мозгах, вырвет Эстеллу из сердца. Все женщины — вертихвостки, и правильно делает Клем, между любовью и разумом выбирая разум. Он прав во всём.
Данте встряхнулся, словно мокрый щенок, — струи воды полетели в стороны. Ночной холод продирал до костей. Какой он идиот, надо было хоть раздеться прежде, чем лезть в воду!
Данте определил: сейчас около пяти утра. Дрожа от озноба, он встал и огляделся. Оказалось, что вылез он на другой берег. Ориентироваться на местности Данте умел превосходно, но сейчас он был близок к обмороку. И юноша побрёл вдоль реки, опустив голову и пиная камушки и ракушки.
Рассвет шатром укрыл землю. Утреннее небо оттенком напомнило Данте персик. Он заметил вдали одинокий силуэт. Это была женщина — очень полная негритянка. Сидя на коленях, она вынимала разноцветное белье из корзины и полоскала его в реке, стуча камнем и посыпая песком.
Когда Данте приблизился, женщина подняла голову, вытирая пот со лба. Сердце юноши ёкнуло. Это оказалась Руфина. С минуту она зыркала на Данте широко раскрытыми
— Боже ж ты мой!
— Руфина... — Данте кинулся вперёд, зацепился ногой за ветку и кубарем свалился Руфине под ноги.
— Осторожней, чего ж ты творишь, ты ж ведь убьёшься! Мальчик мой, Данте, это ты! Не могу поверить! И откуда ты тута взялся? — Руфина, обхватив юношу за голову, прижала его к своей безразмерной груди.
— Р-руф-фина... — заскулил Данте, точно зверёк, которому отдавили хвост, — он был на грани нервного припадка.
Глаза Руфины заволокло слезами, но это не она топилась пару часов назад, потому вела себя более адекватно.
— Мальчик мой, чего с тобой такое? Почему ты плачешь? Успокойся. Чего же ты весь мокрый-то? Ты в реку свалился что ли?
Данте выдавил некое нечленораздельное мычание.
— Какой же ты стал взрослый, мой дорогой мальчик. Как же я рада тебя видеть! Совсем ты позабыл старушку Руфину, — женщина гладила юношу по лицу, вытирая ему слёзы.
— Я... я не хотел... — пролепетал Данте. — Я... всегда всё делаю не так... только порчу людям жизнь... Прости меня, Руфина...
— Не мели всякую чушь! Чего это за самобичевания? — проворчала Руфина. — Я тебе говорила раньше-то, могу и сейчас повторить: нельзя доводить себя до такого состояния. Ты нормальный, полноценный человек, не урод, не дурачок и не прокажённый. Чего ты делаешь с собой? Ты ж попадёшь в Жёлтый дом! Смотри, ты и говорить внятно не можешь. Куда это годится? Ну всё, всё, успокойся, мой хороший... — Руфина, раскачиваясь из стороны в сторону, прижимала к себе измученного юношу.
Сейчас Данте это и было нужно: чтобы его приласкали и пожалели. Дрожь в теле ослабела, уступив место дикому изнеможению, и Данте, убаюканный монотонным покачиванием, почти отключился. Руфина выжимала ему волосы, а затем принялась выжимать и бельё, складывая его обратно в корзину. Безумная боль стучала у Данте в висках, разрывая мозг на кусочки. Прикрыв глаза, юноша привалился спиной к дереву.
— Мальчик мой, тебе плохо? — обеспокоенно спросила негритянка. — Ты весь зелёный.
— Нет... всё... в порядке, Руфина, — еле слышно промямлил Данте.
— Чего-то не заметно. У тебя такой вид, будто за тобой гнались ягуары.
— А... нет... отсюда далеко до города, Руфина? Где мы находимся?
— До «Ла Пираньи» рукой подать. Почему ты спрашиваешь? Тебе надо в город?
— Угу. Я теперь там живу, — Данте понемногу обретал способность говорить внятно.
— Деточка, как же ты там оказался-то? — удивилась Руфина.
— Это долгая история...
— Тогда пойдём-ка. Надо мне уж возвращаться в поместье да завтрак господам готовить, а то они меня поедом съедят.
— Они живы и здоровы, да?
— Ещё как! Жрут, богатеют, жиреют и всех презирают. Ничего не меняется. Да и как же оно изменится-то, если в головах и в сердцах и нет ничегошеньки у них, окромя злости?
Данте и Руфина ещё с полчаса шли по открытой пампе. Данте нёс корзину с бельём, стараясь не спотыкаться, а Руфина его разглядывала.
— Какой же ты стал красавец-то, — сказала она. — Девчонки-то поди вешаются тебе прямо на шею. У тебя, наверное, и невеста уж есть?
Раненное сердечко Данте защемило с новой силой — он тут же вспомнил об Эстелле.