Война за океан

Задорнов Николай Павлович

На Бабушке грянул выстрел.

– Тревога?! – воскликнул Пилкин.

– Сигнальщик! – скомандовал капитан и поднял подзорную трубу.

– Есть, сигнальщик! – вскочил матрос.

– Что же это? Судно идет? Тревога? – раздались голоса офицеров.

С Бабушки передавали: «С моря идет корвет «Оливуца»». С Сигнального мыса новость немедленно передали в город. Матросы в рабочих рубахах уже принялись кайлить и долбить пешнями скалу, когда подошел вельбот и на батарею поднялся губернатор. Он подозрительно оглядел офицеров, как бы догадываясь, что они что-то обсуждали тут неблагожелательно.

– Идет «Оливуца», ваше превосходительство! –

поспешно сказал Изылметьев.

– Да, идет «Оливуца»! – произнес раздосадованный Завойко. – Но с чем она к нам идет? А того никто не знает!

– Вот, Сашенька, ты и дождался! – сказал Пилкин, обращаясь к Максутову.

Александр Петрович с нетерпением поглядывал на «ворота» между скал, где должна была появиться «Оливуца».

– Слава богу! – с мягкой улыбкой ответил он.

Все знали, что Максутов очень сожалел, что не застал брата Дмитрия в Петропавловске.

– А вы знаете, Иван Николаевич, – обратился Завойко к Изылметьеву, помня смущенное выражение лица, которое застал у него, когда явился и, видно, прервал разговор, – что эта батарея историческая?

– Чем же, Василий Степанович?

– Да тем, что перед моим прибытием на Камчатку китобои в насмешку над русским флагом высадились тут и разобрали эту батарею на дрова. Да! Так было! Поэтому я не могу ее убрать, а поставлю сюда того, кто прославит эту дровяную батарею подвигами и сотрет это название. Да, были на Камчатке и такие времена, и не удивляйтесь, будьте ласковы. Но они теперь переменились!

– Как же это могло произойти? – спросил Максутов. – А часовые?

– А где были часовые, я спрошу вас! Часового нашли утром связанного, так как дело было ночью. Это произошло при моем предшественнике Ростиславе Григорьевиче Машине, который теперь начальник Астраханского порта, и если желаете знать подробности, то обратитесь к нему и спросите, как это он допустил. Хорошо, что на Каспийском море нет американцев, а то и Астраханский порт разобрали бы на китоварку для котлов.

В воротах появилось парусное судно.

– Депеши генерал-губернатора доходят до меня, как на волах, но на этот раз «Оливуца» быстро обернулась, – воскликнул Завойко. – Видно, губернатор прибыл на устье Амура! Так я знаю, с чем и зачем она идет!

Завойко велел сейчас же убрать людей с батарей, да так, чтобы с судна их не было видно, сел в шлюпку вместе с Губаревым и сам отправился навстречу корвету.

– Так я и знал, – сказал Завойко, прочитав письмо губернатора. – Повторяю вам то, что говорил в первый раз. Путятин – адмирал, а он прячется от войны! Надо «Палладу» прислать сюда и дать тут бой всей эскадрой, а не отнимать у меня «Аврору»! Слышите! – закричал он на командира «Оливуцы». – Молчать! Не смейте мне возражать! Дайте мне суда Японской экспедиции! И вы увидите, как я встречу врага. А с меня требуют «Аврору», а взамен дают вашу «Оливуцу». Но «Аврора» не выйдет! На ней нет команды, все больные, лечатся на Паратунке на целебных ключах! А по уставу Петра Великого нельзя отпускать в военное время в море военное судно, не укомплектованное обученной командой. Где же я возьму команду? Видите – порт пуст! Где люди? Я вас спрашиваю, извольте отвечать! Так я и напишу губернатору ответ, и вы извольте с рассветом немедленно отправляться. Да приказываю вам команду свою на берег не списывать, так как у вас могут быть больные венерой, о чем я получил

рапорт еще в позапрошлом году. И нечего вашим людям делать на берегу. Утром вы получите приказ. А пока прошу вас и всех господ офицеров ко мне на обед. И это насмешка – просить у меня «Аврору», да чтоб еще я и «Оливуцу» возвратил.

– Но мне велено…

– А я вам приказываю и не заикаться и согласиться. Иначе погубите себя, если не объясните генералу, что команды «Авроры» не существует.

– И еще… Прибыл в ваше распоряжение лейтенант Гаврилов. Он не совсем здоров.

– Я его уже видел и рад! Он у меня поправится быстро!

Дмитрий Максутов знал о тяжелом положении города. Он горячо любил брата Сашу и прекрасно представлял, что ожидает тут его родных. Он винил себя, что своими письмами пробудил у Саши огромный интерес к Востоку и увлек его сюда. «Саша подставит грудь под ядра, а я буду в безопасности?»

– Мы с тобой оба артиллеристы и оба будем защищать город! – сказал он брату.

На обеде у Завойко стало известно, что «Оливуца» получила распоряжение немедленно возвращаться в Де-Кастри. После обеда, в саду, братья обратились к Василию Степановичу.

– Дмитрий Петрович желает перейти в ряды защитников города, – сказал Александр Максутов. – Не могли бы вы, ваше превосходительство, способствовать ему?

– Вы хотите этого?

– Да. Но командиру нежелательно отпускать его.

– Я тронут вашим желанием. И даже сам хотел вас просить об этом. Так я могу ответить вам, еще не говоря с командиром «Оливуцы», что капитан-лейтенант Назимов согласен! И еще передайте ему, что я восхищен вашим самоотверженным поступком. И еще, что надо быть дураком и изменником, чтобы не отпустить артиллерийского офицера в Петропавловск в канун прихода врага!

Оставшись одни, братья продолжали разговаривать, сидя на скамейке под большой березой.

– Послушай, Митя, я хочу спросить тебя, – говорил Александр, – что за человек Василий Степанович? Ты, верно, уж знаешь его больше меня. Что же до меня, то он рядом с кузиной производит странное впечатление, хотя, признаюсь, и он мне симпатичен.

– Он не светский человек, но честен, умен, трудолюбив. Он не получил образования и не говорит по-французски, но это человек с железной волей.

– Но грубоват.

– Должен сказать тебе, что такие генералы были во время войны за освобождение и у американцев. У них был генерал, который не мог подписать фамилии на приказе, ставил чуть ли не кресты или какие-то значки, а вдребезги разбивал в сражениях образованных генералов-аристократов. А эти вышколенные столичные неженки презирали американцев. Завойко по-своему замечательная личность, и на его слово можно положиться. Поверь мне: при всех своих несуразностях он может стать великим человеком, и имя его не забудется.

– Я заметил, что он не любит Невельского.

– Это ахиллесова пята Завойко. Василий Степанович считает себя открывателем Амура, это его слабость, и он не может простить Невельскому, что тот описал реку. Завойко – человек горячий… Невельской, впрочем, и мне несимпатичен, может быть, потому, что со мной он насторожен всегда, зная, может быть, что я родственник Юлии Егоровны.

– Да, сила Василия Степановича иногда может обрушиться на что-нибудь зря, куда не надо, но она же может выразить себя в таком виде и с такой силой, что все будут потрясены.