Война. Часть 1
Шрифт:
— Так, что тут у нас, номер телефона… чей он? — головы собравшихся поворачиваются в сторону немки.
— Я требую встречи с представителем посольства Третьего Рейха… — закусывает губу женщина.
— Нет так нет, — насмешливо улыбается девушка, переворачивает листок — выяснить кому он принадлежит мне не составит труда… а это что, колонка цифр… шифровка?
— Это провокация! — возмущенно выдыхает всей грудью Презент.
— Ничего, наши специалисты разберутся… Посторонних прошу покинуть кабинет… да-да, товарищ Вавилов, вас тоже, здесь останутся только задержанные… последите за
— Да… ясно.
— Вот и отлично, товарищ Лысенко, попрошу вас задержаться, надо будет проехать на Лубянку и дать письменные показания…
— Так у меня выступление через час, — глубоко посаженные глаза академика часто замигали, — и выборы потом…
— Так это ваш сотрудник или не ваш? — хмурится девушка.
— Он работник моего института.
— Вы несёте за него ответственность или нет?
— У меня двести человек в коллективе, кто ж знал, каждому в душу не залезешь…
— Маленькая ложь, Трофим Денисович, рождает большое недоверие, — рука девушки ложится на отполированное тысячами прикосновений дерево перил, — многие ваши сотрудники подтвердят, что Презент был вашим близким другом…
— И такое бывает в жизни… кажется знаком с человеком давно, не один пуд соли с ним съел, а выходит, что не черта ты его не знаешь… Вы, товарищ Мальцева ещё молоды…
— Вы написали поручительство за Презента, когда в Одессе в прошлом году он был задержан милицией по обвинению в растлении несовершеннолетней? — желваки заиграли на скулах Оли.
— А вы неплохо подготовились, я смотрю, — одними губами улыбается Лысенко, зло глядя на девушку, — матерьяльчик подготовили… Понимаю теперь откуда ветер дует: дармоеды эти столичные, шаркуны паркетные, что в палатах царских сибаритствуют, науськивают вас. Ничего, посмотрим ещё чья возьмёт…
— Ни чья не возьмёт, — улыбается в ответ девушка, — НКВД в последнее время начали поступать сигналы о неутешительных результатах так называемой яровизации… не надо возражать, дослушайте до конца. Органы провели своё негласное расследование, факты подтвердились. В этой грязной истории оказались замешаны обе ваши группировки: одна прикрывала её сверху, другая толкала снизу. Но хуже всего, что вы ввели в заблуждение партийное руководство, исполнительную власть и весь советский народ.
Лысенко нервно передёрнул плечами, но промолчал.
— Чтобы как-то разрешить ситуацию, товарищ Берия поручил мне, — Оля поправила орден Ленина на груди, — провести с вами и товарищем Вавиловым разъяснительную беседу и предложить вам снять свои кандидатуры с выборов Президента ВАСХНИЛ. С Николаем Ивановичем я уже поговорила и он с нашими предложениями согласился.
— Кхм-кхм, что будет с Исаем? — хрипит академик.
— Не беспокойтесь, товарищ Лысенко, вас эта история не коснётся, однако настоятельно советую уволить его по статье. В любом случае к вам в Одессу он больше не вернётся: кроме сегодняшнего, на нём ещё висит дело о растлении несовершеннолетней, Прокуратура возобновляет его, как незаконно прекращённое.
— Правда, что ль? — за вуалькой шляпки, не могу разглядеть выражение глаз подруги.
— Правда, — кивает она, — позвонила Шейнину, он запросил дело из Одессы и своей властью задержал Презента на сорок восемь часов…
— А что за необходимость была именно сегодня идти в Большой на «Травиату»?
— Вот именно «идти» необходимости не было никакой, — ворчит подруга, стуча каблучками по Красной площади, — можно было на машине подъехать. А сегодня потому, что открытие сезона наверняка будет кто-то из Политбюро, да и президиум ВАСХНИЛ в полном составе там быть должен…
— Какие-то проблемы?
— Думаю нет, но подстраховаться надо, — Оля крепко сжимает мою руку, — вдруг у кого-нибудь из академиков появится соблазн переиграть выборы.
— Задачу понял, обеспечить нам лучшие места, желательно в «царской ложе»… — жёсткий захват сменяется ласковым поглаживанием.
— Вы заранее, товарищ Чаганов, не могли предупредить? — понижает голос комендант Большого театра Рыбин, страдальческая гримаса искажает его узкое лицо, — сегодня самого Хозяина на театре ждём, открытие сезона, как-никак… ложи белетажные давно все разобрали наркомы да секретари.
— А ложи первого яруса? Подальше от сцены… с десятой по двенадцатую? — безуспешно пытаюсь встретиться взглядом с его смотрящими в разные стороны глазами.
— Есть шестая по левой стороне, — не заглядывая в бумаги быстро отвечает Рыбин и решительно поднимается, — идёмте скорей, если там пока никого, я их на балкон пересажу… польта оставьте у меня здесь.
Немного отстав от худого длинноногого коменданта, мы с подругой подходим к полуоткрытой двери ложи.
— Но почему?! — доносится оттуда возмущённый мужской голос.
— Понимаете, товарищ Бонвинтик, — бубнит Рыбин, — касса продала двойные билеты…
— Но мы пришли первыми! Пусть пришедший позже и идёт на балкон. И вообще, я — орденоносец!
Оля надувает губки, с тяжёлым сердцем переступаю порог ложи и в тамбуре перед собой вижу нахохлившегося гроссмейстера Ботвинника, тычущего себе в грудь на орден «Знак Почёта».
«Некрасиво получилось, но назад дороги нет».
— Что двойные билеты? — лихорадочно соображаю я, спиной ощущая горячее дыхание подруги, — может быть тогда сделаем так: одно отделение смотрите в ложе вы, другое-мы?
— В «Травиате» три отделения… — из-за спины Ботвинника на нас с подругой насмешливо смотрит его спутница, жгучая брюнетка.