Война. Часть 1
Шрифт:
«Чтобы я делал в случае если хоть одна лампа разбилась? Рация совершенно не приспособлена для ремонта в полевых условиях».
— Фу-у-х… — облегченно выдыхаю и подношу к лицу обрывки проводов от клемм накала.
Язык почувствовал неприятное пощипывание — с накалом тоже всё в порядке. Быстро прикасаюсь руками к анодным клеммам.
«Напряжение имеется, но какое? Батарея 90-вольтовая, шестьдесят сухих элементов типа Лекланше, соединённых последовательно, но по крайней мере один из них поврежден — сквозь лопнувший цинковый корпус, как зубная паста из тюбика выступает серая деполяризационная
После получаса напряжённой работы: пайки лужёных медных проводов (перемычек на повреждённые сухие элементы анодной батареи), восстановления антенны, частью утерянной при пасадке, картина прояснилась: батарея сможет выдать напряжение не более шестидесяти вольт.
«Стержневые лампы, конечно работают при пониженном напряжении, но не все и не всегда».
— Ну как, товарищ майор госбезопасности, будет связь? — Напряжённо смотрит на меня лейтенант Мошляк, вернувшийся в штабной шалаш. — Возвратились дозоры с севера и юга, японцы вышли там к самому берегу.
— Будем пробовать! — Решительно поднимаюсь я с колен. — Товарищ лейтенант, нужна ваша помощь. Где тут поблизости самое высокое дерево? Надо антенну закрепить.
«В эфире на средних и коротких волнах работающих станций немного (в основном радиовещательные): инерция сознания, только вчера был отменён приказ прежнего руководства о запрете пользования радиостанциями из соображений секретности. Что удивляет, так это полная тишина на „моих“ частотах. Ни я, ни меня никто не слышит. Неужели до сих пор не хватились? Быть того не может, уже прошло часа три с момента последнего выхода на связь».
Напрягаю свой слух, но могу уловить лишь неразборчивый шорох на границе слышимости.
«Упала чувствительность приёмника и выходная мощность передатчика? Без всякого сомнения, что-то предпринять»?
«Сколько километров до Новокиевского? 12–15»…
Высота нашей и их атенны метров по пять… это даёт дальность около 18 километров по прямой. В режиме отражении от ионосферы, даже без учёта потерь на это — минимум 120 километров. Таким образом, не зная реальной выходной мощности передатчика и чувствительности приёмника, предпочтительнее иметь связь на прямой видимости. Но тут другая проблема — при прохождении радиоволны вдоль поверхности земли она испытывает дополнительное поглощение. Уже на расстоянии пяти километров между станциями надо учитывать кривизну земли, а учитывая длину волны моей станции (18 метров) и другие препятствия типа холмов и высоких деревьев.
«Первое, что приходит на ум — это поднять высоту антенны над землёй».
— Товарищ лейтенант, не добивает сигнал, — щёлкаю тумблером «Северка». — надо бы забраться повыше по склону, хотя бы метров на двадцать, попробовать там.
— Бобарыко, — лишь на секунду задумался Мошляк. — пулей к первому секрету, передай мой приказ сержанту Лукашенко: пройти вверх по тропе на сорок метров. Поможешь бойцам перенести пулемёт и сразу обратно. Выполнять. Васильев, на дерево сматывай антенну.
— Антошка, Антошка, ответьте Подсолнуху, приём. — Явственно, но очень тихо прозвучали в эфире
— Я — Антошка. — Закричал я в микрофон, краем глаза вижу как лейтенант хватается за голову. — Как слышите меня, Подсолнух. Приём.
Тридцать секунд проходят в томительном ожидании.
— Антошка, Антошка, ответьте Подсолнуху, приём. — Продолжает монотонно бубнить мой корреспондент.
«Не слышит меня»…
Отключаю микрофон и хватаюсь за телеграфный ключ и передаю вызов открытым текстом.
Почти сразу в наушниках зазвучала хорошо различимая морзянка — подтверждение приёма.
Кратко сообщаю, что мы с Рычаговым соверили вынужденную посадку у сопки Заозёрная, находимся в расположении взвода разведки под командованием лейтенанта Мошляка…
«А что скрывать, кто перехватит это сообщение, если даже на дальности, которая едва достигает 15 километров по прямой приходится работать на ключе»?
Напоследок передаю координаты некоторых огневых, обнаруженных разведгруппой, ставлю подпись и переключаюсь на приём.
«Опять молчание… Не факт, что радист с „Подсолнуха“ всё принял… Повторить»?
Тут откуда-то сверху послышались громкие крики, затем винтовочный выстрел и, наконец, очередью ударил «Максим».
— Васильев, спускайтесь с майором в лагерь, — в руках Мошляка тускло сверкнула воронёная сталь нагана. — ждёте меня там. Выполнять.
Где-то совсем рядом, зацокали пули и нам на головы посыпались срезанные ветки дубняка. Выдёргиваю из разъёма антенну, отбрасываю провод в сторону поднимаю к груди рацию и кручу головой в поисках сумки. В этот момент сильный удар вырывает железный ящик из рук, который на излёте пребольно токает меня в живот. Не шевелясь, потрясённо гляжу под ноги: пуля пробила одну тонкую стальную стенку корпуса радиостанции, оставив на второй внушительную вмятину.
— Тащ майор, бежим… — дёргает меня за плечо боец. — бросайте её!
«Как же, бросай… за утерю техники особой секретности по головке… хм… не погладят»!
Оторванная батарея летит под откос, железный ящик — в сумку, едва различимая козья тропа извивается по склону, ветки хлещут по лицу, мелкая каменная крошка плывёт по каблуками сапог. Вниз — не вверх, через три минуты мы с Васильевым врываемся в высокие заросли осоки, волнующейся под внезапно поднявшимся ветерком, и останавливаемся только в штабном шалаше, нас встречают стоящие старшина и Рычагов. Трое бойцов продолжают спать на песке, подлжив вещмешки под головы.
— Подвинь накидку, — командует лётчик, не обращая на нас внимания, морщась и держась за бок. — мои подходят…
Старшина убирает одну плащ-палатку с кольев, открывается небольшое участок синего неба… без единой тучки.
«Повезло нам с туманом»…
— … вот-вот, слышишь? И15-бис, мои сорок восьмой ипэ и ещё, кажись, штурмовики. Вместе со свежим воздухом и шумом камыша и звуком недалёкого боя в штаб проникло явственное гудение авиационных моторов.
— Ну сейчас мои ребята покажут япошкам!.. — Совсем повеселел Рычагов. На небе появились чёрные точки самолётов, разделённые на две группы машин по двадцать в каждой: первая шла выше и южнее, вторая со снижением — прямо на нас.