Война

Дильдина Светлана

Так и кружил, сам вроде зверька.

На вторую ночь разразилась гроза — укрылся под скальным навесом. Смотрел, как молнии вонзались в макушку горы — двойные, тройные, лиловые, белые. Битва небесная. Затаил дыхание, даже мерзнуть забыл…

Ястреб взлетел над мохнатым склоном; с завистью мальчишка смотрел ему вслед. Вот кому повезло с рождением, и, пусть не человек, зато в своей округе хозяин. Интересно, куда устремился, вроде бы не так эти птицы охотятся…

Глянул вниз, на прогалину, с которой взлетел ястреб, и не сразу понял, что видит — по тропе,

полускрытые нависшими ветками, шли темные фигуры, одна за другой. Если не присматриваться, заметишь не сразу: опытные, видно, лес укрывал их, принимал, как своих. Охотники? Да вроде не ходят за добычей такой толпой, кого ловить-то?

А, это, верно, отряд из Сосновой вышел, или в нее возвращается, догадался мальчишка; прикинув расстояние-направление, поспешил вниз по склону.

Едва снова не сбился с пути; торопился, порою катился кубарем по корням и камням, и был уже весь в синяках. Отряд не по тропе шел, и внизу Муха снова его потерял. Но не успел огорчиться, как услышал негромкие голоса — выходит, выбрал верное направление, и, хоть сам перестал понимать, где находится, добежал, куда надо.

Вскочил было, побежать навстречу, но зацепился поясом за корягу. Пока выпутывался — рвать жалко, хороший пояс, без дыр — услышал тихие голоса.

Не сразу понял, что слышит, и не двигался, как та коряга — может, это его и спасло. Уже когда люди мимо прошли, осознал — на чужом языке они говорили, и выглядели, как чужаки. Не духи, как было подумал. Сероватая дымка их окружала, но то были остатки тумана после ночного ливня. Люди. С оружием.

Лица недобрые, темные, и видно — здешний лес пришлым не доверяет, а они лесу.

Один, последний, остановился, вгляделся пристальней в его сторону, но не заметил мальчишку. А Муха все сидел под корягой, вдыхая запах сырой древесной трухи, когда уже голоса стихли.

Глава 26

На полнеба красное зарево,

Улетает в закат мотылек,

Словно в костер,

Но огня он там не найдет…

Так некогда писал потомок знатного рода, сделавший неплохую карьеру при дворе; но уже тогда он был прославлен своими стихами, а на склоне лет удалился в свой загородный дом. Теперь жил в тихом, благословленном Небесами месте — темные заводи, плакучие ивы, узорные мостики, похожие на игрушечные.

Поэзию не оставил, и слава его не прошла — а на стенах дома висели картины, подписанные только чужими стихами. Не звучало больше прежнее, семейное имя, лишь то, которое ставил под своими строками — «Рожденный во время ливня».

Господину министру финансов Тома было тут хорошо. Дружили долгие годы, и по служебной лестнице поднимались вместе. Кому еще доверять, как не старому другу, который никогда уже не станет твоим соперником?

Наведывался редко, но всегда отдыхал здесь душой. Вот и снова сумел пару дней выбрать — а в Столице помощники не подведут, справятся со всем. Жаль, что лучшего меж ними нет уже

почти год.

Ветер залетал и расплетал ветви ив, играл с молодой серебристой листвой. Хорошо сидеть возле протоки и пить… нет, не вино, бодрящие травяные настои.

Хорошо говорить с человеком понимающим, а может, даже и мудрым.

«Рожденный во время ливня» больше слушал, чем говорил.

— И вот… я ошибся, — заключил гость, — Эту оплошность вполне могут обернуть против меня. Не стоило тогда отпускать; уехал бы самовольно — дело другое. А он бы уехал.

— Но с чего ты взял, что он больше не верен тебе и трону? — умышленно поставил слова в таком порядке, но реакции не получил, Тома ничего не заметил.

— Все свидетельствует об этом. У него было столько времени… Он и вправду вернулся на север лишь поддерживать брата. Я послал ему весточку, последний шанс… Если все останется, как было, мне придется отступиться от этого Дома.

— От Кэраи; это его ты знаешь, а не северную родню Таэна.

— Он — часть своей семьи. Солнечный готов был дать шанс… именно ему, но так устоял бы их Дом. Я считал, что мой ученик и помощник умнее, — министр поморщился, отхлебнул из чашечки со стрекозами на ободке. — Не ради личной корысти, ради всего их рода. А теперь всем им что? Немилость, забвение.

— С забвением ты погоди. Как бы старшему не обратиться легендой, если верны слухи, что до меня доходят.

— Легенды переписывают, мой прекраснодушный друг. Даже поэты не в силах этому помешать.

**

Умение развести бездымный костер из безнадежно сырых дров — еще один навык, за который Ка-Яну прощалась излишняя болтливость и любопытство. Не каждый разведчик мог и поддерживать пламя буквально в луже.

После недавнего ливня лес больше напоминал наполовину осушенное болото. Если бы не деревья повсюду, сходство стало бы полным.

Энори держался подле огня, весь привал не отходил от него, молчаливый и злой. Вот уже несколько дней он был с отрядом, порой отлучаясь разведать окрестности; когда прошли мимо монастыря, его тоже не было, но, едва кончился дождь, возник как из-под земли и заявил о паре десятков беженцев, которые намеревались спуститься в предгорье. Такое совсем было не нужно Вэй-Ши, и он послал следом нескольких солдат. Они прошли тропой, скрытой в зарослях папоротника — там, где указал проводник.

Порой командиру казалось, что он и впрямь сам создает эти тропы, а в отряде все давно были уверены в этом.

Когда Энори вернулся после расставания недалеко от Трех Дочерей, Вэй-Ши был сердит на него:

— Ты очень долго. Мы шли со скоростью кротов, нас могли увидеть все окрестные жители…

— Я не могу переправить вас на облаках!

Ответил дерзко, но передал новые карты — с отметками о дозорах, заставах, планах укреплений Сосновой. И слабых мест — крепость давно не была боевым оплотом, уязвимых точек хватало. Рассказал, где сколько людей.

Это немного насторожило Вэй-Ши. Сведения неоценимы, но… если недавно сетовал на промедление, тут впору тревожиться, откуда узнал.