Воющие псы одиночества
Шрифт:
– Ася, - раздался из комнаты голос мужа, - у тебя что, приступ шизофрении? Тихо сам с собою?
– Нет, - откликнулась она, - это мы с Дедочком беседуем.
– И о чем же, позволь узнать?
– Строим планы на завтра.
– Но ты уже не ревешь?
– Нет, я в порядке.
– Тогда ладно, - успокоился Чистяков и вернулся к своему докладу.
На следующий день, в воскресенье, 11 апреля, ровно в час дня Настя Каменская, с трудом разогнув затекшую с непривычки спину, вылезла из машины, припарковав ее в том самом дворе, где
– Ну что, дочка? Готова?
– спросил он, поднимаясь со скамейки.
– Готова. Можем идти. Да, пока не забыла, вот, держите.
– Она вынула из сумки и протянула Бычкову кассету с фильмом «Слепая ярость».
– Вы хотели на Хауэра посмотреть.
Никотин повертел кассету в руках, с любопытством вглядываясь в фотографии на обложке.
– И который тут Хауэр?
– Вот этот, - Настя ткнула пальцем в фотографию кадра.
– Как, ничего?
– Ничего, - протянул Назар Захарович, - знатная рожа. А я его, оказывается, много раз видел, только не знал, что это он. Ну и скажи ты мне, что между нами общего? Чего эта шмакодявка, Юркина подружка сердечная, мне голову морочит? Глаза, глаза… - заворчал он, пряча кассету в безразмерный карман плаща.
– Ничего похожего. У него глаза вон какие, голубые, яркие, бабы за одни только глаза должны за ним табунами ходить. А у меня что?
– А ну повернитесь, - нахально скомандовала Настя.
– И кассету давайте сюда.
Она остановилась, внимательно всмотрелась в лицо Никотина, потом перевела глаза на фотографию актера.
– Все ясно, - наконец изрекла она с умным видом.
– Чего тебе ясно?
– У вас глаза победителя. Глаза человека, который не может проиграть по определению, потому что даже когда он проигрывает, он в конечном итоге все равно выигрывает. Кстати, у вашего сына глаза точно такие же. Неужели не замечали?
– Вот, и эта шмакодявка то же самое говорит… Сговорились вы, что ли?
– Да бросьте, дядя Назар, я с ней даже не знакома, и имени ее не знаю. Ее что, так и зовут Шмакодявкой?
– Никой ее зовут, - буркнул непонятно отчего рассердившийся Никотин.
– Вероникой то есть. А шмакодявка - потому что молодая еще.
– Малолетка, что ли?
– прищурилась Настя.
– Да прям, ей лет тридцать пять, что ли, или тридцать шесть, что-то около того.
– Интересно у вас получается. Если она в тридцать пять лет для вас шмакодявка, то я-то в свои почти сорок четыре кто?
– И ты шмакодявка, только Ника добрая, а ты злая.
Он неожиданно рассмеялся и ухватил Настю под руку.
– Ладно, пошли.
Дверь им открыли сразу. То ли ждали, то ли квартира была маленькой, а может, хозяйка в этот момент за какой-то надобностью находилась в прихожей. Настя уже разговаривала с ней по телефону и знала, что зовут ее Элеонорой Николаевной, что Андрея Николаевича, отца Кристины, и среднего сына, Ярослава, дома не будет, но зато будет старшая девочка, Дина, так что на все вопросы она надеялась получить более или менее полные ответы.
Элеонора Николаевна
– Здравствуйте, - говорила Настя, проходя в квартиру и снимая куртку, - спасибо большое, что согласились встретиться с нами. Со мной вы уже знакомы, я - Каменская Анастасия Павловна, а это наш сотрудник…
Она собралась было представить Никотина, но он перебил ее и представился сам.
– Полковник Бычков, - коротко назвался он, и Настя несколько удивилась такой официальности. Почему звание и фамилия вместо имени и отчества? Ведь не в служебном кабинете они встречаются, а в домашней обстановке, Впрочем, у Никотина всегда были причуды, он вообще ни на кого не похож, такой особенный, не всегда понятный и всегда неожиданный. Ладно, ему виднее, пусть представляется как хочет. Бычков так Бычков, полковник так полковник, хоть генерал.
В прихожей было темновато, но Насте вдруг почудилось, что Лозинцева сильно побледнела и даже покачнулась. Чего она испугалась? Неужели разговоров о погибшей племяннице? Странно… Прошло три с половиной года, за такой срок уже и родные родители перестают падать в обморок при воспоминаниях о постигшем их горе, а уж тетка-то… Что-то тут неладно.
– Вы извините, у нас тесновато, общей гостиной нет, так что нам придется устроиться в моей комнате, - неуверенным, дрожащим каким-то голосом произнесла Элеонора Николаевна.
– Или вы предпочитаете на кухне? Там есть стол, за которым мы все поместимся, и чай можно пить…
Голос ее сорвался, и Насте стало не по себе. Что это с дамочкой-то творится? Если уж ей так тяжело говорить о племяннице, то могла бы не соглашаться на, встречу, и дело с концом.
– Я думаю, на кухне будет в самый раз, если мы никому там не помешаем, - бодро взял дело в свои руки Никотин.
– Разговор у нас с вами, Элеонора Николаевна, будет долгим, так что ваше предложение насчет чаю звучит очень привлекательно.
Они расселись вокруг стола в относительно просторной, очень светлой и уютной кухне, сверкающей чистотой и радующей глаз продуманностью и изяществом каждой мелочи. Здесь не было ничего дорогого, мебель не из натурального дерева, а из шпона и пластика, и плита стояла наша, отечественная, «Де Люкс», из самых дешевых, не какой-нибудь там навороченный «Электролюкс» или «Бош». В материалах по убийству Кристины Лозинцевой Настя нашла указание на то, что отец девочки работал в крупной финансовой корпорации ведущим аналитиком, стало быть, зарабатывал отнюдь немало. А живут-то они небогато. Долги, что ли? Или Лозинцев потерял работу и теперь получает куда более скромную зарплату?
Или пагубные пристрастия? Проблемные дети? Квартирка, хоть и четырехкомнатная, но из самых-самых дешевых, в панельном доме на окраине города. И хотя Настя, кроме прихожей и кухни, никаких других помещений не видела, она отчего-то была убеждена, что в квартире все остальное такое же, как на кухне: идеально чистое, практичное и дешевое, и ни одной лишней вещи.
Насте очень хотелось получше разглядеть Элеонору Николаевну при ярком дневном свете, льющемся из широкого идеально промытого окна, но Лозинцева хлопотала у плиты, стоя спиной к гостям. Кстати, почему она Лозинцева? Неужели старая дева? А если была замужем, то почему не меняла фамилию? В том, что именно «была», Настя не сомневалась, ибо в противном случае Элеонора Николаевна никак не смогла бы постоянно жить в семье брата.