Воющие псы одиночества
Шрифт:
Н- да, чем дальше -тем страньше, как говорила Алиса, находясь в Стране чудес…
Никотин тем временем неторопливо листал фотоальбом, подолгу всматривался в снимки, хмыкал, что-то бормотал себе под нос. Лозинцева зорко наблюдала за ним и, разговаривая с Настей, не отрывала глаз от альбома.
Они разговаривали еще долго, Настя старательно записывала все, что рассказывала Элеонора Николаевна, но в конце все-таки пришла к убеждению, что без беседы с ее братом обойтись никак невозможно.
– Нет, в рабочие дни вам вряд ли удастся с ним поговорить, - покачала головой Лозинцева, - он приходит
– А в выходные? Вот, например, сегодня?
– Сегодня они со Славиком играют в пейнтбол и вернутся часов в восемь, не раньше.
– Где они играют?
– Настя приготовилась записывать.
– На базе «Юг», это по Симферопольскому шоссе, десятый километр. Неужели вы собираетесь его там искать?
– А почему нет? Фотографию его мы видели, вы сами сказали, что ваш брат очень высокий, и племянник тоже. Я думаю, мы их без труда там найдем. Если они, конечно, действительно там, - добавила Настя, делая вид, что что-то записывает, и искоса поглядывая на Элеонору Николаевну. Что-то уж очень она старается оградить братца от контактов с милицией…
Бычков поднял голову от альбома и виновато улыбнулся:
– Элеонора Николаевна, можно мне заглянуть к Дине? У меня к ней есть пара вопросов.
– Я позову ее.
– Лозинцева собралась встать, но Никотин жестом попросил ее остаться на месте.
– Да не беспокойтесь, я сам. Вы мне только скажите, где ее комната. Такие вопросы лучше задавать с глазу на глаз.
– От кухни вторая дверь налево.
Никотин вышел. В кухне повисло молчание, в котором уже не было напряжения, а был некий вакуум, делающий невесомыми и несущественными любые вопросы, соображения и чувства. Настя подумала, что напряжение было связано с присутствием Назара Захаровича и исчезло вместе с ним.
Но почему? Неужели его неприкрытый мужской интерес к этой немолодой, но очень приятной женщине заставлял ее так нервничать? Да нет же, глупости. Никотин, конечно, вовсе не стар, и вполне нормально, если он интересуется женщинами, но напряжение и нервозность Элеоноры Николаевны возникли сразу же, едва они переступили порог квартиры, а в тот момент никакого мужского интереса дядя Назар еще не демонстрировал да, наверное, и не испытывал. Что там можно было испытывать-то, в полутемной прихожей, когда еще и двух слов не было между ними сказано?
– Анастасия Павловна, - неожиданно заговорила Лозинцева, - можно задать вам вопрос?
– Да, конечно, - рассеянно отозвалась Настя, думая о своем.
Но Лозинцева снова умолкла. Она сидела, отвернувшись к окну, за которым капал холодный апрельский дождик, и в какой-то миг Насте показалось, что она плачет вместе с этим нескончаемым безрадостным дождем. Плачет точно так же безрадостно и нескончаемо.
– Вы что-то хотели спросить?
– напомнила она.
– Нет, извините… Это я так.
– Ладно. Тогда я спрошу, если позволите. Вы считаете правильным, когда дети знают правду о своем происхождении?
– Да, - твердо ответила Элеонора Николаевна, - я считаю это правильным. В принципе.
– А не в принципе?
– А не в принципе, то есть в данном конкретном случае - не знаю. До недавнего времени я была уверена, что родители правильно воспитывали нас с Андреем, и я радовалась,
– Правильно, - согласилась Настя.
– А почему до недавнего времени? Что-то произошло?
– Ничего. Просто, наблюдая за Диной, я засомневалась. Есть принципы, основополагающие правила, но есть и конкретные, живые люди, которые выбиваются из рамок этих жестко заданных правил. Ярославу было удобно в этих рамках, как было удобно и нам с Андрюшей, и Кристине было удобно. А Дине это оказалось не по силам. И я вот уже который день задаю сама себе вопрос: разве правда может искалечить человеку жизнь? Ложь да, может, и тому есть множество примеров, но правда? А вот, оказывается, может. И как же тогда жить? Где тот предел, за которым правда и открытость становятся смертельно опасными? Правда и честность позитивны, то есть в них должно быть созидающее начало, как во всем позитивном, и вдруг я столкнулась с тем, что правда не созидает, а разрушает и калечит. Значит, вся наша этика неверна. И я растерялась.
– Вы очень откровенны, - заметила Настя, стараясь не показать удивления.
– Мне нечего скрывать, - ответила Лозинцева дрогнувшим голосом.
– А… ваш коллега…
– Что?
– Вы ему будете пересказывать то, что я вам сейчас сказала?
– Если не хотите - не буду. Для нашего исследования это значения не имеет.
– Мне все равно, - голос Лозинцевой внезапно стал жестким.
В кухню вернулся Никотин, лицо его выражало удовлетворение и любопытство одновременно. Он не стал присаживаться за стол, остался стоять, и Настя поняла, что пора уходить. Все, что ему было интересно, он выяснил, а больше из Лозинцевой все равно ничего не вытянуть. Огромный блок вопросов остался без ответов, и касались эти вопросы в основном периода беременности Веры Лозинцевой, когда она носила Кристину, и раннего детства девочки. Тут мог помочь только Андрей Николаевич, если уж нельзя добраться до матери.
Но те же самые вопросы нужно было задать и матери Тани Шустовой, ведь вчера Настя разговаривала с ней без подготовки, до того, как психолог объяснил ей самые азы. Раз уж она все равно в этом районе…
– Вы не могли бы позвонить Инне Семеновне?
– спросила она Лозинцеву.
– Мне нужно задать ей еще несколько вопросов, я вчера не успела.
Элеонора Николаевна молча потянулась к телефону, поговорила с приятельницей и передала Насте трубку. Они договорились встретиться в кафе, неподалёку, дома у Шустовой был нетрезвый и агрессивно настроенный муж, а на улице шел дождь. Они попрощались и ушли.
– Зачем вам понадобилась Дина?
– не сдержала любопытства Настя, когда они сели в лифт.
– Да я альбом с фотографиями смотрел и все прикидывал. Девчонка сказала, что фотографий Кристины в альбоме нет, потому что их мать с собой забрала. Ну, это я могу понять, это объяснимо, но почему остались фотографии двух старших детей? И Дины, и Ярослава на этих фотках навалом. Что же она, не взяла с собой их фотографии? Как же так? Почему?
– С чего вы решили, что не взяла? Может, взяла, просто их было много, и часть осталась дома.