Воздушный шарик со свинцовым грузом (сборник)

Юдовский Михаил Борисович

– Ну, – сказал Серега, поднимая стакан, – предлагаю выпить…

Закончить он не успел – в дверь снова постучали.

– Между прочим, прекрасный тост, – заметил я Сереге. – Войдите!

Новым гостем оказался Витя Богданович. На сей раз он был одет по-домашнему – в спортивный костюм и войлочные тапки без задников. В руках он держал пластиковый пакет, внутри которого что-то многозначительно позвякивало.

– Не помешаю, – скорее утвердительно, чем вопросительно произнес он. Затем бросил взгляд на стаканы и бутыль и с укоризной добавил: – Пьете… А у нас, между прочим, завтра с утра лыжное мероприятие в Ворохте.

– А что, в Ворохту

пьяных не пускают? – поинтересовался я. – Это село повальной трезвости?

– У нас государство повальной трезвости, – серьезно заявил Витя. – В свете последних решений ведется повсеместная борьба с пьянством…

– Не понял, – сказал я. – Если в государстве повальная трезвость, почему ведется борьба с пьянством?

Витя подумал и ответил:

– В профилактических целях.

– Понятно, – кивнул я. – Какое оружие лично ты припас для борьбы?

– В смысле?

– Что у тебя в кульке звенит?

– Это? – Витя смущенно глянул на кулек. – Это чисто символически…

– «Белый аист», что ли?

– Ну.

– Тогда, конечно, чисто символически. Не пить же его, в самом деле.

– Понятно, что не пить, – кивнул Витя, доставая из кулька бутылку и стакан. – Тем более в свете последних решений… – Он поставил стакан на стол и сорвал с коньяка закрутку. – Разве что по чуть-чуть… В профилактических целях…

Мы едва успели выпить, как появились новые гости – сразу несколько человек, жаждущих проведать американца и его спутника. Ярик безнадежно махнул рукой. К полуночи наша комната стала напоминать открытое купе плацкартного вагона, так что я даже удивился, отчего пейзаж за окном остается неподвижен. Стоял невообразимый гам. Кто-то бренчал на гитаре. Кто-то требовал, чтоб ему налили. Каждые полчаса Витя напоминал, что завтра с утра нам ехать в Ворохту и чтобы мы пили поменьше. Какие-то Марина и Артур упрашивали меня прислать им из Америки приглашение… Я шумел с остальными. Что-то пробовал подпевать. Чокался стаканом со всеми подряд. Заверял Витю, что всенепременно наведаюсь в Ворохту, даже если меня придется нести туда на руках, завернув в американский флаг. Клятвенно пообещал Марине с Артуром выслать им приглашение в бутылке из-под кока-колы, едва нога моя ступит на землю Соединенных Штатов. И лишь далеко за полночь, прощаясь со всеми, каким-то уцелевшим обломком подсознания отметил, что среди гостей нет Леси и Таси, которые, видимо, давно и незаметно ушли.

* * *

Утром мое бренное, как никогда, тело безвольно расположилось в кресле автобуса, готового отправиться на лыжную базу под Ворохтой. Во рту было сухо, в голове стучали молоточки.

– Все на месте? Американец на месте? – привычной скороговоркой осведомился Витя и, получив утвердительный ответ, бросил водителю: – Поехали.

Автобус тронулся. Витя двинулся вдоль прохода и подошел ко мне.

– Ну как? – поинтересовался он. – Голова болит?

– Болит, – ответил я.

Витино лицо расплылось в улыбке.

– Человек! – приязненно сказал он. – На вот, держи.

Он достал из кармана куртки небольшую металлическую флягу и протянул мне.

– Это что? – спросил я.

– Коньяк. Хлебни, легче станет.

Я отвинтил крышечку и сделал большой глоток. Сперва меня чуть не стошнило, затем по телу поползло приятное тепло.

– Спасибо, – сказал я, возвращая Вите флягу.

– Всегда пожалуйста, – двусмысленно ответил Витя. – Человек человеку кто?

– Кто угодно, – ответил я.

– Эх, американец… – Витя покачал головой,

спрятал флягу в карман и направился к своему креслу.

В проеме между сиденьями показалась голова расположившегося впереди Павла.

– Ты как, Майкл? – полюбопытствовал он.

– Знаешь, Паша, – сказал я, – если, не дай бог, между Америкой и Союзом начнется ядерная война, первый удар следует нанести по Василькову.

– Чего это?

– Чтоб самогон не гнали. Это химическое оружие массового истребления.

– Не бреши, отличный самогон!

– Самогон, конечно, отличный. Только пить его не надо.

Павел обиделся, убрал голову и откинулся в кресле.

– Это тебе наказание, – заявил Ярик.

– Хоть ты помолчи, – поморщился я.

– За твое хамское отношение к девушкам, – не унимался Ярик.

– Нормально, – сказал я. – Ты, как животное, пытаешься затащить их в постель, все равно какую, а я веду себя по-хамски?

– Конечно. Ты их оскорбляешь невниманием. Зачем мы сюда приехали? Для этого самого. А они? Для того же. Так какого черта…

– Заткнись, Ярик, – сказал я. – Философствуй про себя.

Ярик пожал плечами и замолчал. Я повернулся к окну. Небо, серое с утра, прояснялось, делаясь светло-синим, под золотистым солнцем красиво блестел снег. Когда мы прибыли на лыжную базу, блеск этот превратился в сплошное белое сияние, с непривычки слепящее глаза. Мы разобрали лыжи и палки.

– Значит, так, – коротко проинструктировал Витя, – катаемся спокойно. Ходим, не бежим. Умением не хвастаем, рекордов не ставим. Держимся цепочкой. Чтоб я потом никого не искал. Ну, поехали.

Наша лыжная кавалькада тронулась с места. Поначалу мы и правда шли цепочкой, затем разница в навыках сказалась, и цепь распалась на звенья. Я оказался где-то посередине. Чуть впереди от меня пестрели ярко-красная куртка Леси и нежно-голубая курточка Таси. По обе стороны простиралась заснеженная долина, сжатая в полукруг невысокими Карпатскими горами. Вдалеке белела снежная шапка Говерлы. Чистый воздух почти полностью выветрил из меня вчерашний хмель, стало легко и необъяснимо радостно. Мне вдруг показалось нелепым передвигаться шагом, захотелось бежать и даже лететь. Я прибавил темп и вскоре поравнялся с Лесей и Тасей. Я собрался было крикнуть: «Лыжню!» – затем передумал и молча их объехал.

– Майкл, – раздался у меня за спиною голос Леси.

Я сделал вид, что не услышал, и помчался дальше. Ощущение было такое, словно и лыжи, и ноги мои, и весь я состою из воздуха. По пути я поочередно обогнал Серегу, Павла, затем Витю.

– Эй, американец! – окликнул меня Витя. – Ты куда?

– В Бостон, – ответил я. – Пишите до востребования.

– Псих, – сказал Витя. – Дыхалку посадишь. Как обратно добираться будешь?

– Никак, – отозвался я, убегая. – Мне обратно не надо.

Казалось, что я отрываюсь от чего-то бессмысленно тяжелого, и нити, вяжущие меня к этой тяжести, с каждым движением делаются тоньше и вот-вот оборвутся. Затем я подумал, что глупо бежать по проложенной лыжне, свернул в сторону и покатился вниз по склону. Склон был довольно пологим, но беговые лыжи оказались не приспособлены для спуска. Под ногами откуда-то вырос бугорок, я неловко перелетел через него, нелепо кувыркнулся и рухнул спиною в снег. Лицо обожгло холодом, на ресницах повисли снежинки. Я глянул вверх. Надо мною синело небо. Оно было огромно, даже бесконечно, но бесконечность его не подавляла, а обволакивала, точно я одновременно лежал на снегу и летел по небу.