Воздушный шарик со свинцовым грузом (сборник)
Шрифт:
– А мама?
– Мама выбрала мужа. Мы остались в Киеве. Так что школу я уже здесь окончил. И в институт тоже здесь поступил.
– И с тех пор ни разу не был в Бостоне?
– Ни разу, – печально подтвердил я, поймав себя на мысли, что впервые за все это время сказал правду.
– Майкл, – тихо произнес немногословный Павел, – ты классный чувак. И родители у тебя классные. Не грусти, ты еще увидишь свой Бостон.
– Надеюсь, – сказал я. – Спасибо.
– За матушку мы пили, давай за батю твоего выпьем. Не всякий бы на его
– Спасибо, – снова поблагодарил я.
Честно говоря, мне было немного стыдно, что я обманываю этих людей, которые так искренне мне сочувствовали и так простодушно верили. Хотя – с другой стороны – как можно обмануть человека, который тебе не верит?
За окном давно завечерело, бутылки понемногу пустели, голоса делались громче и невнятней. Селянки, поев и отдохнув, без объявления войны затянули гуцульскую, видимо, песню. Мотив показался мне знакомым, хотя слова звучали немного странно:
За Кырыла я нэ пийду,
Бо Кырыла я нэ люблю,
Бо у Кырыла драна фуфайка,
Кырзови чоботы щэ й балалайка.
Впрочем, когда бабоньки дошли до припева, все настолько стало на свои места, что я немного обалдел от подобной развязки:
Тумбала-тумбала-тумбалалайка,
Кырзови чоботы, драна фуфайка.
Тумбалалайка тры струны мае,
Кого люблю я, сама я знаю.
– Шо, американец, гарно бабки поют? – хмельно поинтересовался Витя.
– Гарно, – сказал я.
– А сами бабки гарни?
– Гарни.
– Выпьем за них?
– За бабки не пью, – ответил я. – Я свободный художник.
– Я шо-то не понял, – тряхнул головою Витя.
– Налейте ему, – попросил я. – Человек разучился понимать. Интересно, кто из нас американец?
– Ты американец, – непререкаемым тоном заявил Витя. – Ты наперстками пьешь… Линзами глазными… А я тебя стаканами спаиваю… По-русски, по-гуцульски… Я тебя уже почти споил… Ох, будет завтра головушка твоя американская бо-бо!
– До завтра дожить надо, – ответил я.
– Я доживу, – заверил Витя, – обязательно доживу… Чтоб поглядеть на твои мучения… За Вьетнам!.. – Он потянулся к стакану, но на полпути рука его безвольно упала на стол, черноволосая голова печально рухнула поверх руки, и Виктор Богданович с истинным размахом души захрапел.
Около десяти утра поезд наш прибыл в Ивано-Франковск. Мы высыпали с вещами на перрон, ожидая, когда покажется черноусый Витя. Наконец, он появился – с воспаленными глазами, серым лицом, отсутствием идеалов и желанием похмелиться.
– Все на месте? – мрачно поинтересовался он.
– Все.
– Американец тоже?
– Тоже.
– Ладно. Пошли к автобусу.
У здания вокзала нас поджидал старенький львовский автобус. Водитель в телогрейке и пестрой вязаной шапочке курил на морозе какую-то вонь без фильтра. Завидев нас, он с отвращением
– Заходим внутрь и рассаживаемся, – распорядился Витя.
Его тусклый взгляд пробежался по нашей группе и выцепил меня. Витя скривил физиономию, затем подошел ко мне.
– Ну как? – негромко спросил он.
– Что как?
– Голова болит?
– Не болит.
– Сволочь, – горько сказал Витя.
– Ты бы в кафе привокзальное зашел, – миролюбиво заметил я, – пивка выпил. Все равно без тебя не уедем.
– Какое еще пивко, – мечтательно облизывая сухие губы, буркнул Витя. – Это вы тут отдыхаете, а я на работе.
– Считай, что у тебя производственная травма и тебе надо в медпункт.
– Вообще-то, правильно рассуждаешь… – Витя глянул на меня с благодарностью, затем с подозрением. – Слышь, а ты точно американец?
– Мне повторить вчерашнюю историю? – усмехнулся я.
– Не дай бог! – замахал руками Витя. – Ладно, скажешь там, что я по делу… В смысле скоро буду…
Он воровато оглянулся по сторонам и направился к зданию вокзала. Мы расселись по местам. Прошло минут пятнадцать.
– Ну, – нетерпеливо сказал водитель, – и дэ ваш начальнык?
– Вин це… у Киев звоныть, – отозвался я. – З прывокзальнойи пошты. Тэрминова справа [67] .
– Ага, – хмыкнул водлитель. – Справа… Пыва йому тэрминово забанувало. Ачей, вже трискае, падлюка [68] .
– Ты хоть по-украински-то не говори, – шепнул мне на ухо Ярик. – Для американца это перебор.
– Я необычный американец, – так же тихо ответил я.
– Я в курсе, – сообщил Ярик. – А другим знать необязательно. Ты вот что, одеяло на себя не тяни, а то весь дамский контингент за тобой увяжется, а я останусь не при делах.
– Надо было самому в американцы подаваться, – огрызнулся я, – а не меня, честного человека, впрягать в эту авантюру.
– Так я ж по-английски не говорю!
– Если ты заметил, я пока еще ни слова по-английски не сказал.
– В самом деле, – удивленно констатировал Ярик. – Странно…
– Ничего странного. Просто врать надо искренне и честно.
– Это как?
– Верить в то, про что врешь.
Наконец, появился Витя, не то чтобы счастливый, но отчасти примирившийся с жизнью.
– Сидим? Молодцы. Поехали! – скомандовал он водителю.
Тот косо глянул на него, но ничего не сказал, завел мотор, и автобус тронулся с места. Выехав за городскую черту, он поначалу бодро катил по относительно ровной и широкой трассе, которая незаметно стала сужаться и петлять, карабкаясь вверх. По левую руку от нас, вплотную к дороге, возвышались, щетинясь елями, холмы, по правую тянулась грязновато-бурая ложбина, залатанная снежными пятнами. По дну ложбины были разбросаны редкие хуторки и села с островерхими крышами хат и церквушками, крытыми тусклым металлом. В подчеркнутой неяркости красок было что-то пронзительное и щемящее.