Возгарка I

Ахметшина Ксения

— Чего мы остановились-то? — спросил Матей.

Он не запыхался, но только потому, что у нас нет физиологической потребности в дыхании. Усталость у нас проявляется ломотой в костях, мышцах, связках… и в голоде. Я внезапно вспомнил, что совершенно забыл позавтракать… зато теперь рискую стать ужином для бешеной псины. Позорище-то какое.

— Он нас обошёл, — я принял боевую стойку, соединив руки на рукояти клинка. Сослуживец повторил мои действия, и мы встали спина к спине, прислушиваясь и вглядываясь в ночной лес.

Вампирские

глаза отлично улавливают не только скудный свет луны и звёзд, но и магию, а также свет жизни. В оборотнях содержатся оба компонента. Однако я никак не мог заметить между кустов лёгкое свечение, которое должно окружать волколака. Только ветер шелестел листвой орешника и колыхал пышно разросшуюся под лесным пологом сныть.

— Где же ты, ублюдок? — тихо прошептал Матей.

И мы получили ответ.

Тварь прыгнула сверху. Обрушилась с высокого ствола прямо на моего товарища. Этот волчара терзал бессмертного, как дворовый щенок тряпичную куклу.

Крики, булькающие звуки, тишина.

Я скалился во все клыки и держал сталь на изготовке, горько сожалея, что она не покрыта серебром. Волчья морда повернулась ко мне, низкая шёрстка на ней пропиталась кровью. Вампирской кровью.

Он переставил мощные лапы, неспешно приближаясь и стараясь зайти сбоку, обойти по кругу. Примерялся, точно зная, что подходящий момент не заставит себя ждать.

Я не выдержал и взмахнул клинком. Тварь прыгнула и сбила меня с ног.

Последнее, что я видел перед отправлением в чертоги богини, это глаза зверя.

Непроглядно чёрные, совсем не волчьи глаза.

Глава 11. Яромира Руженова

Утром меня разбудила Анна: потрясла за плечо.

— Ярочка, вставай, ты снова проспишь.

Разлепив глаза, я села в постели и широко зевнула. Утро действительно уже сочилось через занавески холодным золотом, слышался крик петуха. Я посмотрела на сестрёнку, прихорашивавшуюся перед зеркалами трюмо… и похолодела.

На шее у неё красовался лёгкий газовый шарфик.

— Анна, ты… — я осеклась, не зная, как спросить.

Она обернулась, лучезарно улыбнулась и потянула меня за руку из постели. Мои босые пятки коснулись лакированных половиц. Её тянуло танцевать, она закружила меня и замурлыкала под нос радостную, летнюю мелодию. Локоны её развевались и блестели в косых солнечных лучах, глаза — просто искрились.

Я прикусила губу до боли.

Нет, не могу спросить…

У меня руки чесались сорвать этот бесов шарфик и накричать на неё, чтоб очнулась от вампирского наваждения. Но совсем не факт, что это сработает. Или мертвяк просто зачарует её снова.

Я злилась, когда кормила свиней. Злилась, когда чистила курятник. Злилась, когда доила корову. Злилась, когда поливала капусту. Вся утренняя рутина прошла за багровой пеленой такой злобы, какой я ещё никогда не испытывала. Даже не знала, что могу так долго и самозабвенно злиться.

С удивлением поняла,

что весь ужас ситуации не заставляет меня реветь, чем я обычно занимаюсь от отчаяния и безнадёги. Злость сушила слёзы раньше, чем они могли пролиться. Меня буквально трясло, хотелось убить этого клыкастого ублюдка. Вбить ему кол в сердце? Да какое там сердце! У таких мразей его нет!

Легче становилось, только когда представляла, как он красиво горит на солнцепёке. Но ещё лучше измельчить его дохлое мясо на фарш и скормить свиньям — вот это именно то, чего он заслуживает.

Я крошила морковку с таким остервенением, что едва не порубила пальцы.

Потом на кухне случилось происшествие, которое временно остудило меня.

Бабушка внезапно заголосила:

— Ох, ты ж ёжики пушистые! Яра, ты чего стоишь?! Туши!!!

Я повернула голову вправо. Подвешенные вдоль стены пучки сушёных трав горели: полыхали яркими завитками, и те стелились по стеблям и листьям базилика с чабрецом, пожирали зонтики укропа. Тянуло гарью, растения стремительно чернели.

В ужасе отшатнувшись, я врезалась спиной в бабушкин живот — та расплескала часть воды из ковша. Оттолкнула меня под ругань и широким жестом полила полыхающие стебли. Часть потухла, но ей пришлось зачерпнуть воды из бочки ещё дважды, прежде чем возгорание оказалось побеждено.

— Это ты сделала? — взъярилась она и нависла надо мной, потрясая черпаком.

— Что? Нет! Я овощи резала, вы же видели! — мой голос срывался от возмущения.

— Думаешь, я целыми днями только и делаю, что за тобой смотрю, мелюзга бесполезная? — бабушкино лицо краснело всё сильнее, того гляди лопнет, как перезревший помидор. — Зачем ты венички подожгла? Чтоб до обеда новые собрала и в печурке подсушила, ясно!

— Да, говорю вам, это не я! — собственный ожесточённый голос показался чужим и незнакомым. — Наверняка мальчишки! Они сейчас во дворе играют, гады поганые!

Бабушка сжала губы и странно на меня посмотрела.

Да, обычно я не выражаюсь так грубо. Просто достали. Все достали. Всё достало. И я не собираюсь ещё за чужое баловство тумаки сносить! Пучки загорелись как раз возле открытой двери, кто-то вполне мог с порога дотянуться рукой с горящей лучиной.

Бабушка смерила меня строгим взглядом, но увидела лишь очень искреннее, горячее негодование. Перевела взгляд на пучки, потом на дверной проём сеней и оформленных в него мальчишек на улице.

— Ну, если эти шалопаи опять пакостят, я им такую взбучку устрою! — она взяла скалку и пошла учить молодёжь уму-разуму. Вскоре послышались гневные возгласы старушки и крики разбегающихся пацанов.

Я собрала разящие гарью пучки и понесла на мусорную кучу. По дороге с удовлетворением наблюдала, как бабушка гоняет мальчишек. В кои-то веки за чужие шалости досталось не мне. Даже немного в груди потеплело… Собственно, я только сейчас поняла, что давно ощущаю там странное пульсирующее тепло…