Возвращенье на родину
Шрифт:
. . . . .
Первый гид гимназической жизни проходит в усилии внятно связать это все; а часы, как булыжники, падают, падают, падают; я – побиваемый: мученик! Падаю – в пересеченье пустот!
Непрерывные дроби: делю, и – ноль, ноль, единица, ноль, ноль, единица, ноль, ноль, единица; делю, и делю; может, и – доделится где-нибудь; и – ноль, ноль, единица, ноль, единица; –
– делю: бесприютность пустот отделяет меня от обычного мира; и время уже побежало, как гамма; и цифры – ноль, ноль, единица – ложатся, как нотные знаки; исписана ими тетрадь; и –
– что делаю? –
–
– ut
– utinam,
– utriusque
– utrique –
– об «ut» нельзя думать, когда объясняют законы Дракона; –
– на злой бесконечности ряби («ноль-ноль-единица») проносятся утки: («ut», utinam-utriusque-utrique-quae-qua), а за утками гонится строгим законом Дракон –
– Кавардак в голове – на четвертом уроке; на пятом – я сплю иль – космически мучаюсь, превращаясь в тупое, усталое, бестолковое тело: –
– падение тел, тяготение тел, шаровую планетную форму и слепость мучений в ней «Я» пережито в гимназии, на уроках латыни: –
– домой! –
. . . . .
Возвращаюсь домой: голова моя пухнет; она – шаровая; планетная форма; и слепо в ней «Я»; потемнело на улицах; падает сирый снежок; я – синеет, синеет; и в сини – чернеет; прокаркало где-то: ворона – перелетает от крыши соседнего дома из рваных туманов: на крышу соседнего дома; торчит вдалеке каланча; дома я понимаю: и Бокля, и Смайльса; в гимназии – ничего не пойму; понимание прогорает; и – дым, сплошной дым, перелетами клубов несущий все то, чем набили мне голову, – через улицу: к крыше соседнего дома – на крышу: на крыше дерутся коты…
. . . . .
Знаю, будет невесело дома; зажегши на столике лампу, – примусь за уроки: ноль-ноль-единица, ut-utinam-ut-qui, законы Солона, законы Дракона, драконы Закона!..
– опять ничего не пойму, потому что понять невозможно: с пяти до шести; в шесть – обедать; с шести до восьми, настигает меня бесприютность, как память о прежнем; в стенах моей комнаты – дыры: в ничто; два часа просижу, отдаваясь летанью на звуках рояля, рокочущих издали; и – поднимается тот же вопрос: как же жить?
Чай. И – спать.
Засыпая, я знаю: уже в половину восьмого – разбудят меня; будет – холодно, неуютно, темно: будет – вторник (сегодня у нас понедельник: до Рождества, стало быть…?): –
– середа,
– четверг,
– пятница –
– по середам, четвергам и по пятницам: прохожу переулками – в классы; увижу снежок; и, быть можете, ворону; услышу: грохочущий топот шагов, пробегающий в классы.
Трамбуют мне голову «знанием»: загромыхают колеса по бедным, мощеным мозгам; тяжесть сведений размозжила мне голову; ранцем отдавлены плечи: –
– ноль-ноль-единица, –
– ноль ноль единица –
– ноль ноль-единица, –
хоть ноль, хоть ничто! Непрерывная дробь барабанного знания: –
– Я, вот, воспитанник П** заведения, для защиты себя от бессмыслиц, громящих мне мозг, сложил правила жизни; пункт первый: мир – сон; пункт второй: пробужденье возможно; пункт третий: он в музыке; и, наконец, пункт четвертый: летанье на звуках – цель жизни; –
– мой облик закончен; и – созревает решение:
– «Ну кого ты читал?»
Читал Карпентера и Смайльса ответил:
– «Упанишады!»
– «Кого?»
– «Шри-Шанкара-Ачария»
– «Ха-ха-ха-ха!»
. . . . .
– «Тра-тата-тра-тата-тра-тата» било мне в уши: ворочался; детство мне спать не давало; шершавясь кустами, из окон глядели оглавы нагорий, через которые красное око летящего поезда мчалось средь прочертней стен, подбегающих дырами –
– «тох» металлическим грохотом падали стены тоннеля на окна; – мой спутник проснулся; протер кулаками глаза, точно я уличал его в чем-то позорном; уткнулся глазами в пустое пространство; поматывал головою, желая стряхнуть неподвижный мой взгляд, устремленный в пустое пространство; привскакивал, пробегал для чего-то в уборную, возвращался, зевал: и – глотал пустоту:
– «Что?»
– «Попался?»
– «Вот Я…»
Нагибаяся, вскинулся, и – протянулся ко мне крючковатыми пальцами; тени ночные качались разлетами перепончатых крыльев: попугивал:
– «Я – птеродактиль».
– «Умею царапаться: зубьями перепончатых крыльев»…
Он – начал рассказывать: в Лондоне – вы представьте!.. хотели его, а – действительно: личность, которой пока он не станет касаться, – действительно: в этом вот поезде, едет, в Россию!
– «А?»
– «Ну-ка?»
– «Попробуй?»
Смеясь я ему рассказал, что везу в чемодане секретные вещи, что в Лондоне и меня – вы представьте! – хотели, а – личность, которой пока я не стану касаться, – действительно: подлежала бы обыску!
– «Ну-ка?»
– «Ну-ка?»
Глумился над «доктором» я; то – он бегал в уборную, то, раззевавшись, глотал пустоту, и – тянулся ко мне крючковатыми зубьями перепончатых пальцев; но «доктора» – не было: в теле моем копошилась бацилла: –
– а тот, кто, уткнувшийся в угол, страдал от расстройства желудка – в туманы и пасти, глядел остеклелою впадиной глаза – в туманы и пасти; зевая, клонился дырою раскрытого рта: я ему предложил пузырек с освежительным одеколоном, – тот самый, который он выхватил у меня при переезде в Париж; когда еще… Да!..
. . . . .
«Птеродактели» первого мига во мне разыгрались от действий бациллы; ее окружили фагоцитами Я:
– «Ну-ка?»
– «Ну-ка?»
– «Попробуй?»
«Казимир-Кузмичи»
Казимир Кузмич Пепп – наш учитель латыни –
– Я вновь улетучился памятью –
– Он – выделяется: он вырезает кусочками мозг, набивает в отверстия мозга булыжники и мостовую поверхность трамбует под треснувшим черепом; день гимназиста кончается звучной латынью; и катятся с треском колеса пролетки и о мозговой мостовой; перекрючившись едет учитель латыни по мозгу; пупыренной, точно вареная лапа цыпленка, коричневой кистью руки, –