Возвращение из Трапезунда
Шрифт:
– Мы с тобой как птицы, – сказал он, – как домашний гусь Мартин, который летал в Африку.
– Я подозреваю, что, вернувшись в птичник, Мартин забыл про Африку, – возразила Лида. – Женился, развел детей. Нужна ли Африка домашним гусям?
– Нужна, – сразу ответил Андрей, – чтобы не попасть на сковородку. Домашние гуси не знают, что от сковородки можно улететь. А мы знаем.
Лидочка пожала плечами, поднялась из-за стола, начала убирать тарелки. Они теперь столовались в своей комнате – это было дешевле и чище, – в Батуме уже были случаи холеры, которую принесли
Она понесла посуду на веранду, чтобы спуститься на задний двор и там ее помыть. Андрей смотрел ей вслед – платье Лидочки было чуть тесно, это было прошлогоднее платье.
В дверях Лидочка остановилась, гневно обернулась и сказала:
– Не смей так смотреть на меня!
– Почему?
– Потому что ты меня раздеваешь – я всей спиной чувствую.
– У меня и в мыслях такого не было! – возмутился Андрей. – Я просто смотрел.
– Тогда мне тем более обидно, – непоследовательно сказала Лидочка и исчезла с глаз.
Покинуть Батум оказалось нелегко. Андрей рассчитывал, что ему помогут в комендатуре, – не зря же он две недели занимался, в сущности, филантропической деятельностью. Но обнаружилось, что шапочные знакомства, заведенные Андреем среди тамошних военных чиновников и врачей, ничего не могли дать – он все равно оставался чужим. К тому же с началом отступления на кавказском фронте обнаружилось немало влиятельных беглецов, которым было необходимо вырваться из Батума в Крым или Одессу.
Андрей ходил и в порт, разговаривал там со шкиперами и матросами, не гнушался и малыми шхунами, но безрезультатно.
С Авдеевым Андрей общался не более, чем необходимо. Он продолжал числиться в экспедиции, которая закончилась так неудачно, – даже рабочие тетради и записи, прорисовки и оттиски надписей – не говоря о ящиках с находками – покоились на дне Черного моря. Авдеевы, вложившие все свои средства, как понимал Андрей, в табак или другие контрабандные товары, были разорены. Им даже трудно было собрать денег, чтобы отъехать в Москву. Пока что Авдеев обивал пороги батумских тыловых управлений и гудел в тесных пыльных кабинетах, выпрашивая компенсацию.
В последний раз Андрей виделся с ними, когда хоронили Тему Карася. Карася море выбросило на четвертый день. Андрей добился выдачи тела экспедиции и похоронил в отдельной могиле. Он даже купил цветов, а Лидочка соорудила из них большой венок с лентами, на которых было написано золотом по белому: «Незабвенному Артемию Иосифовичу Карасю от друзей и сотрудников по экспедиции». После похорон Андрей представил Авдеевым Лидочку. Пока батюшка в небольшой кладбищенской церкви скороговоркой отпевал Карася – розового, гладкого, он был совсем не похож на утопленника, – Ольга Трифоновна успела рассказать Лидочке о жутком и безвыходном положении утонувшей экспедиции. Ольга сама уже верила в бескорыстие свое и супруга.
Российского так и не нашли.
Вскоре Авдеевы уехали в Тифлис – оттуда они полагали более удобным добраться до Москвы. В Тифлисе жили коллеги Авдеева. Андрея они с собой не позвали – более того, забыли попрощаться. Может, боялись,
Сентябрь стоял жаркий, душный, налетали грозы, и на море поднималось волнение. Всю ночь струи дождя колотили по окнам, и слышно было, как ухают валы, разбиваясь о гальку.
От духоты, шумных нервных ливней и безнадежности Лидочка стала капризной и раздражительной. Она не говорила, что жалеет о прошлом, но Андрей подозревал, что она именно так и думает. После первых двух ночей в их отношениях наступило похолодание – Лидочка испугалась, что у нее будет ребенок, именно сейчас, когда неизвестно, где самим приклонить голову. Андрей ложно истолковывал ее состояние – виня себя в грубости и все более опасаясь, что в один прекрасный день Лидочка предложит ему расстаться.
В понедельник с утра Андрей пошел в порт. Лидочка осталась в гостинице: у нее болела голова и немного лихорадило – Андрей испугался, не схватила ли она малярию, и велел не вставать с постели, обещав купить в аптеке хины.
Когда он подошел к порту, то увидел, что у пирса стоит транспорт, переоборудованный из пассажирского парохода. Он привез солдат. Андрей подошел, чтобы узнать, куда и когда транспорт намерен отправиться дальше, но никто ничего толком сказать не мог.
И тут его окликнули:
– Андрюша! – Аспасия, в темном длинном платье сестры милосердия и шляпе с вуалью, бежала к нему, подобрав край юбки.
– Госпожа Аспасия! Вы что здесь делаете? – Андрей обрадовался, увидев ее. Движения ее фигуры, наклон головы, линия пальцев – все это вызвало в нем прежние чувства, и в то же время Андрей, о чем Аспасия и не подозревала, повел себя как настоящий женатый господин – то есть оглянулся через плечо и даже отступил на полшага, как будто был уже виноват в неверности.
– Андрей! Как приятно родную физиономию увидеть, ты не представляешь! Ну как ты? Отойдем в тень, тут испечься недолго… иди сюда, дай на тебя погляжу – я уж волновалась, не знала, что с тобой. Но я думала, выплывешь!
– Господи! – загремел над ухом звучный баритон. – Неужто ты живой, а я за упокой твоей души литургию заказал. Ты мне теперь двенадцать рублей должен.
– Гриша, не говори так! – сказала Аспасия возмущенно.
– Не говорю, не говорю, знаю, ты мне эти деньги дала.
– Гриша!
Андрей понял, что военлет Васильев не лжет, – Аспасия в самом деле заказала литургию. Теперь ей неловко об этом вспоминать – вдруг Андрей обидится.
Но Андрею не было обидно – наоборот, он был растроган.
Они стояли в тени рифленого железного пакгауза. Кричали чайки, солнце было ослепительным, но уже не таким жарким, как две недели назад.
– Авдеевы уехали в Тифлис, – сказал Андрей. – Российского я так и не видел – и не знаю, где он, что с ним.
– Может, утоп? – спросила Аспасия.
– Не знаю, поэтому надеюсь. А вот Карась, фотограф наш, утонул. Мы его похоронили.
– Господи, прими душу грешную. – Аспасия перекрестилась.
– Нам Покровский нужен, – сказал Васильев. – Ты Покровского не видел?