Возвращение из Трапезунда

Булычев Кир

Начали возникать голоса, шевеление – и тут снова пауза: по коридору идет молчащая, но шумная множеством шагов группа людей.

Перед дверью возник шум, возня, потом кто-то крикнул:

– Прощайте, господа! Передайте всем, что мы невиновны!

Камера молчала, будто никто не слышал.

Оспенский сделал несколько шагов к двери, хотел что-то прокричать в ответ, но остановился и понял, что опоздал, – люди в коридоре уже ушли.

Оспенский не стал возвращаться к нарам. Он так и стоял посреди камеры, руки в карманах.

Андрей

молчал. Он боялся, что их заговор обнаружится и его наверняка расстреляют. Он старался думать о других вещах, о приятных, но ничего другого в голову не вмещалось. Но он так старательно заставлял себя думать о приятном, что прослушал тот решающий момент, когда дверь открылась снова. И случилось неожиданное.

– Всем на выход! – крикнул надзиратель от двери. – Хватит вам прохлаждаться. Выходи по одному.

Он сделал шаг от двери в коридор, и обитателей камеры охватила растерянность – надо было шагнуть к открытой двери, за которой обещана вроде бы свобода, а может быть, и смерть, – и неизвестность эта может разрешиться только в случае, если ты уйдешь из относительно темной, душной безопасности камеры.

– А ну давай, кто первый! – крикнул надзиратель.

Оспенский, который стоял близко к двери, решительно пошел вперед – и это движение потянуло за собой других. И повлекло Андрея, словно он был щепкой.

Когда Андрей, протолкнувшись сквозь узкое горнило двери, попал в коридор, он увидел, что в коридоре стоят несколько надзирателей и матросов. Старший надзиратель спрашивал каждого, кто показывался в двери:

– Фамилия!

Потом отыскивал ее в списке, который держал в руке, и показывал рукой направо или налево, – две кучки людей стояли в коридоре под охраной надзирателей.

– Чистые и нечистые, – сказал кто-то за спиной Андрея, но Андрей не стал оборачиваться. Внимание его было приковано к пальцу надзирателя, который замер над списком.

– Ну? – крикнул он вдруг и уперся в лицо Андрея маленькими очками. Андрей обернулся, будто ожидая поддержки от Елисея Евсеевича, и в самом деле услышал подсказку:

– Мученик.

– Мученик! – с облегчением произнес Андрей. Главное – прыгнуть в воду, потом уже не так страшно.

– Ну и фамилия, – сказал надзиратель, ведя карандашом по списку, и Андрей заметил, что возле фамилий были какие-то значки.

– Есть Мученик, – сказал надзиратель с облегчением, а у Андрея было чувство усталости, будто он вместе с надзирателем целый день перекапывал списки в поисках Мученика.

«Я – Мученик, в этом есть перст судьбы, – думал Андрей. – Сейчас они спохватятся».

– Направо! – сказал надзиратель, Андрей замешкался, и второй надзиратель грубо подтолкнул его. Андрей не видел, кто стоит рядом, впрочем, это не играло роли. До него донесся голос Елисея Евсеевича:

– Берестов. Андрей Сергеевич. Будьте любезны!

Группа людей, невидимой и безгласной частицей которой был Андрей, двинулась по коридору прочь

от камеры.

Они миновали открытую железную решетку, затем еще какие-то двери, узкую лестницу вниз и оказались у выхода из тюрьмы: сквозь приоткрытую дверь проникал холодный мокрый воздух.

– Сколько? – спросил матрос, появившийся в этой двери. На нем была мокрая офицерская фуражка и черный бушлат.

Надзиратель передал ему список.

– Тридцать два, – сказал он, – всего тридцать два.

– Отлично, – обрадовался матрос. – Хорошо работаете. Никого себе не оставили?

От черного прямоугольника двери отчаянно дуло.

Матрос сложил список, положил в карман и приказал:

– Выходить по одному!

Андрей понимал, что он сейчас окажется на улице, и в то же время поведение матроса было таким, будто он не собирался отпускать арестантов. Люди выходили, и матрос громко считал их. Андрей оказался тридцатым. Ему вдруг захотелось остаться в тюрьме, но сзади стояли надзиратели, которые были рады избавиться от Андрея.

Андрей прошел сквозь дверь и оказался в мире, где не место живому человеку, – сверху хлестал ледяной дождь, под ногами было скользко, ветер был таким промозглым, пронзительным и яростным, что Андрея начала бить дрожь. Выбегая из тюрьмы, люди оглядывались – и другой матрос приказывал: вперед, вперед!

Там стоял большой открытый грузовик с высокими бортами.

Матросы велели людям лезть в грузовик, и тогда Андрей вдруг окончательно понял, что произошла ошибка – их везут убивать! Никто не будет везти людей ночью в открытом грузовике для того, чтобы выпустить на свободу. Нет, это неправда, просто надо освободить тюрьму, тесно в тюрьме, и поэтому их перевозят в Симферополь. Это объяснение было таким здравым, что он почти успокоился.

Когда тридцать два заключенных были в грузовике, в кузов забрались два матроса с пистолетами, и один из них приказал всем арестованным сесть на пол.

Сразу стало теплее и не так дул ветер.

Матросы уселись на задний борт.

– Ну что, спаслись от смерти? – спросил Оспенский, который оказался рядом.

– Вы здесь? – Андрей даже обрадовался, что есть знакомый человек.

– И я, и вы, и еще тридцать офицеров и угнетателей трудового народа, – сказал Оспенский. – Если когда-нибудь вы встретите на том свете господина Мученика, плюньте ему в лицо!

– А вы думаете, что ему лучше? – спросил Андрей. – Ведь не исключено, что нас везут на вокзал, чтобы отправить в другую тюрьму.

– Это еще зачем? – спросил Оспенский.

– Сидеть! Сидеть! – кричали матросы, следя, чтобы заключенные расселись.

Андрей повторял для себя: «Все-таки на вокзал – вот мы поедем и увидим, что едем на вокзал».

– Сидеть!

Над бортом рядом с Андреем поднялась рука, которая осторожно кинула ему на колени портсигар и исчезла. Андрей инстинктивно накрыл портсигар обеими ладонями.