Возвращение к истокам
Шрифт:
– Я чувствую себя голым, - пробурчал он, услышав за дверью мои шаги. Он мог безошибочно определить всех своих посетителей по звуку шагов, походке и я не раз ловил его на том, что он уже разговаривал со мной еще до того, как я открою дверь. Хотя, наверное, определить, кто его посещал было не трудно, все же, список гостей, допущенных к его светлой персоне был крайне скуден.
– И почему же?
– дежурно поинтересовался я у кулька, в котором, прятался ото всех иллюзионист. Из него торчала лишь часть пятки, подтверждая, что в этом коконе
– Чтобы спрятаться, люди надевают одежду, много-много одежды, а для меня же вместо нее всегда были иллюзии. А сейчас их нет. Совсем нет. И мне от этого плохо.
Я вздохнул и, раскрыв его амбулаторную карту, присел на краешек койки.
Я знал, что Микио страдал с того самого дня, когда на него временно надели запечатывающие кандалы. Это была обычная практика, при таких травмах как энергетическое отравление, но кто мог бы подумать, как это подействует на того, кто дышал своей магией, кутался в нее день изо дня, давно позабыв свою истинную личину.
Иллюзионист давно позабыл свое лицо, а тут, когда последний виток заклятья был наложен, с него словно потекли краски, обнажая под пестрой и диковинной внешностью альбиноса.
Мне, как и Алии было не важно, как выглядел Микио, но он сам не хотел никому показываться в такой виде и всегда прятался под одеялом, словно считая себя прокаженным. Прятался ото всех и, в особенности, от себя. В палате не было зеркал и любых других отражающихся предметов, он даже с койки вставал редко, лишь ночью, когда лунный луч стучался в ставни его окон; он вставал и бродил по комнате и по самому госпиталю, пугая впечатлительных милсестер. Ночь дарила ему утешение, она скрывала “уродства”, незримо окутывала его в “иллюзии”.
– В твоей внешности нет ничего плохого, - вздохнул я, дотронувшись до кокона.
– Есть. Я не могу ее изменить. Она неприятная и напоминает… обо всем.
Напоминает о прошлом. О кошмарах, о учителе, о том, как он не смог его спасти. Микио гложила вина за то, что он не смог исправить, он хотел, чтобы его утешили, любили - по-сути, как и любой человек с тяжелым детством. И сейчас, без своих масок он чувствовал себя как никогда уязвимым.
– Ну тогда, - произнес я, - я не смогу тебе сказать одну потрясающую новость.
– Какую, - пробубнили в недрах импровизированного укрытия.
– А ты сперва вылези из своей берлоги.
– Не хочу.
– Великая… - я закатил глаза.
– Если хочешь, я закрою глаза и отвернусь.
– Хочу.
Я положил на колени его карту пациента, демонстративно закрыл глаза ладонями и отвернулся. За моей спиной послышалось копошение, скрипнула кровать от переместившегося веса и я почувствовал, как он сел, нехотя опустив одеяло до пояса.
Микио был одним из самых вредных моих пациентов за всю мою немалую целительскую практику, но, соблюдая его небольшие детские капризы, с ним можно было неплохо общаться.
– Сегодня был суд на Стефаном и угадай,
– О, нет!
– страдальчески воскликнул член Совета.
– А как же я! Они что, провели его без меня?!
Я повернулся к нему. Он даже и не заметил нарушения договора, сокрушаясь об упущенном развлечении.
– Как же так, Ники, - вопрошал он у меня, цепляясь своими тонкими пальцами за рукав моей целительской робы.
– Я хотел самолично его унижать! А теперь? А что теперь?! Моя жизнь пошла под откос.
И, сказав это, он упал на подушки.
Страдальца маг играл знатно, да, только эта роль ему быстро наскучила, как и бездумный осмотр потолка, поэтому, он почти сразу у меня поинтересовался:
– Его хоть казнили?
Я пожал плечами:
– Казнь я не смотрел, но ему запечатали магию и отдали на растерзание нашему новому королю.
Микио ехидно улыбнулся. Его так воодушевила смерть Стефана, что он на миг даже позабыл о своих страданиях по поводу внешности.
– А что ты?
– Я?
– удивился я, поглядев на своего пациента, который довольно разлегся на подушках, посматривая на меня снизу вверх.
– Ты должен был картинно закатить глаза и возгласить на весь мир, что проклинаешь его и весь его род.
Видно, на моем лице отразилась такая непередаваемая гамма эмоций, что иллюзионист расхохотался.
– Знаешь, - переждав приступ веселья у Микио, произнес я, - если бы я не знал твоего реального физического состояния, то подумал, что ты притворяешься больным, лишь бы подольше полежать в моем госпитале и подействовать мне на нервы.
Он пожал плечами и вдруг серьезно сказал:
– Я рад, что теперь больше нет того, кто угрожал твоей жизни.
Я улыбнулся. Да, отношения между мной и Микио были сложные, но было в нем всегда то, что меня цепляло - это искреннее переживание за мою судьбу. Это трогало и слегка раздражало, ибо он частенько пренебрегал собой, считая, что люди, которые его окружают, достойны жизни намного лучше, чем он.
Внезапно за дверью палаты послышались торопливые шаги и в комнату ворвалась Алия. Она явно хотела ошарашить всех какой-то прекрасной новостью, но, увидев, что Микио не прячется в своем коконе, а лежит в кровати как вполне обычный пациент, замялась на пороге, во все глаза смотря на своего любимого иллюзиониста.
– Я… - она нехотя отвела взгляд от Микио и посмотрела на меня, - пришла обрадовать. Но, судя по ухмылке этого балбеса, он уже все знает?
Но не успел иллюзионист ответить, как за спиной Алии вновь хлопнула дверь и в палату вбежал Филгус, чуть не сбив дознавательницу с ног. Брат выглядел ошарашенным: его некогда идеально уложенная прическа была вздыблена, будто он наспех затянул хвост, не позаботившись о наделанных колтунах, камзол сидел криво, явно надетый на лету, а самое главное - у него дрожали руки. Он беспомощно осмотрелся вокруг и, найдя меня глазами, кинулся ко мне.