Возвращение на Подолье
Шрифт:
— Сегодня мне впервые стало по-настоящему страшно. Жарылгапов профессиональный бандит, а наш Харасанов — потенциальный. Плевать я хотела на его деньги, пора выходить из игры.
— Я тоже об этом думаю, но как ты себе это представляешь?
— Очень просто, купить в Жмеринку билеты и уехать.
— Нет, Наташа, бросить его просто так — подло! И еще есть одно обстоятельство, пожалуй, основное — я дал ему слово, что буду с ним до конца.
Она прижалась к нему всем телом и горячо шептала:
— Франек, милый, если нас поймают — это конец! За соучастие и недонесение
Он испытывал моральные и физические страдания. Он боялся всего. Боялся ее потерять, боялся этого зарубежного оружия, пачек фальшивых документов и валюты.
— Знаешь, Наташа, в художественном училище меня сделали диссидентом, отщепенцем, вываляли в грязи и наплевали в душу. Я хорошо знаю каково человеку, которого бросают друзья. Теперь же ты хочешь, чтобы так поступил я.
На плече он ощутил ее слезы. Ему до боли захотелось ее успокоить.
— Он нас отпустит, я уверен! Завтра я с ним поговорю. У него нет причины нас держать.
В это же время Харасанова мучил вопрос иного рода. Он хорошо знал “отставных” спортсменов, большинство из которых, за неимением постоянных доходов, подались в криминальные структуры. Но Жарылгапов был птицей иного полета. Правнук бая, он имел большую родню, которая осела где-то в Афганистане и США. Жарылгапов мечтал не только об обогащении. Его душа жаждала Мести. А если взять во внимание азиатский менталитет, Харасанов не завидовал Юрию Лужкову, приютившему под своим крылом такого гостя.
О жестокости Жарылгапова еще в Караганде ходили страшные истории. К примеру: десятки мальчиков, которые в рюкзаках привозили для него сырец высококачественной марихуаны, после двух — трех поездок в Чуйскую долину исчезали в чреве Карагандинской тюрьмы. Тысячи матерей мечтали собственноручно выдрать глаза этому мерзавцу с бычьей шеей и хищными болотными глазами. Честно говоря, тогда в Караганде, Харасанов вряд ли подрядился бы делать ему фальшивый паспорт и устраивать пластическую операцию. Но случилось так, что барыга по натуре, Жарылгапов скупал все, в том числе и книги. Агент Харасанова по продаже книг однажды имел неосторожность принести очередной том Жарылгапову домой, когда у того веселились его “бультерьеры”. Они решили выявить источник поступления книг и мордовали парня до тех пор, пока он не указал откуда они появляются. Жарылгапов знал: книги диссидентов стоят больших денег. С того момента Харасанов попал в поле зрения карагандинской мафии.
Под грузом невеселых раздумий Константин не спал всю ночь. В шесть утра, когда в пачке осталась одна сигарета, раздался телефонный звонок.
— Привет, карагандинский бродяга. Не ожидал так рано услышать голос друга? Это я, Касым.
Чего, чего, а такой прыти от конторы Жарылгапова Константин не ожидал.
— Ого! Ты что же, Касым, приобрел в ЦРУ технологии? Честно говоря, ты меня удивил.
— Чего там удивляться? — весело сказал Жарылгапов. — Буду откровенен, у тебя и у твоих друзей в одежде, по меньшей мере, три ежика отдыхают.
— Брось, Касым, сам ты не фокусник, а от твоих быков люди на пять метров шарахаются.
Жарылгапов
— Га-га-га! Земляк, не старичков-диссидентов нужно читать, а современную детективу. Почему я тебя именно в “Центральный” пригласил? Что, в Москве более модерных кабаков нету?
— Не понял, насколько я знаю, там блины и икра не из последних.
Жарылгапов продолжал гоготать.
— Этого добра, Костик, сейчас в каждом кабаке полно. При коммунистах икорка не каждому фраеру была дана. Теперь же другое дело. Но не буду тебя больше держать в напряжении. Просто в этом кабаке халдеи и официанты привыкли к твердым тарифам. За десять баксов они тебе вторые яйца прицепят.
— Ладно, благодарю, убедил и объяснил, — сказал Харасанов. — Как твоя боксерская голова? Припоминает вчерашние события?
— Да, Костик, извини меня ты, пусть извинит меня мадам Натали, и передай маляру пусть тоже извинит.
“Нет, эта азиатская бестия неисправима, — подумал Харасанов. — На следующую встречу придется идти одному.”
— Он не маляр, Касым, а отличный художник. Если когда-нибудь свалишь за бугор, будешь у его агентов выклянчивать картины подешевле.
Барыга всегда останется барыгой. Даже в телефонной трубке почувствовалось напряжение.
— Ты это серьезно? Он действительно что-то может?
Харасанов, желая оградить Франца от дальнейших оскорблений, пошел на ложь.
— А ты думал, Касым? Две его картины ушли подпольно по пятьдесят тысяч баксов за штуку.
— Ин-те-ре-сно. Как его фамилия, Бялковский? Я что-то такой фамилии в Москве не слышал.
— А про кого ты мог услышать при коммунистах кроме Глазунова? Он уже всем успел надоесть своим иконным стилем.
— Ладно, Костя, не гони пургу. Ну, и где же он в Караганде мог выставляться?
— Причем здесь Караганда? Он выставлялся в Одесской галерее. Лучшие его картины ушли в Турцию.
Алчность брала свое. Жарылгапов кряхтел, причмокивал губами и наконец не выдержал.
— А он с собой что-нибудь привез? Может, подгонишь мне, как старому другу, подешевле?
Теперь рассмеялся Константин.
— Что, власть меняется? Вчера ты ему предлагал за Наташу десять штук.
— Но я же извинился, сказал, что у меня перемыкает. Кто старое помянет…
— Знаю, знаю, — перебил Константин, — тому глаз вон. Но есть продолжение: а кто забудет — тому два.
— Го-го-го! — ржал Жарылгапов, наводя мосты.
Наконец он угомонился, перевел дыхание и продолжил:
— Паспорта будут готовы через две недели. Кроме всего у меня к тебе большой разговор.
IV. Кузьма Калашников и Стелла
За окнами квартиры вторые сутки дождь. От подобной погоды он получает необъяснимое наслаждение. В такие часы Василий убеждается, что тени его предков бродят не в пыльном знойном Казахстане, а где-то на западе, в землях туманов и дождей. Но где? Лицемерные правители превратили народы социалистического лагеря в “Иванов, не помнящих родства”. Сделали все, чтобы народ превратился в быдло с вытравленной памятью.