Возвращение в эмиграцию. Книга первая
Шрифт:
Сережин голос заставил меня очнуться.
— Ты можешь идти дальше?
Я поднялась. Мы пришли к дому и увидели груды развалин. Одну половину дома будто срезало, и лестница висела сама по себе. Стояли машины с красными крестами, среди руин копошились люди, кого-то несли на носилках. Я хотела спросить — кого? Но Сережа быстро провел меня в пассаж. Там, целехонький, стоял теткин дом. Только стекла из всех окон повылетали.
Лифт не работал. Мы поднялись и нашли всех живыми и здоровыми. В самом начале тревоги они успели спуститься
Так англичане разбомбили заводы Рено, полным ходом работавшие на немцев. Так они испортили им какой-то праздник. Но заводы со всех сторон были окружены жилыми домами. Многие из них были разрушены, погибло много людей. А я во второй раз пережила мамину смерть.
11
Выход найден. — «Кролики». — Иду рожать. — Прощание с Милей
Подобрав подол рясы, чтобы не оступиться на лестнице, матушка спускалась вниз. Сердитая, с поджатыми губами. Мы с Сережей поднимались навстречу, на третий этаж. На середине пролета матушка остановилась, обернулась к стоящим наверху с виноватыми лицами отцу Дмитрию, Юре и Софочке.
— Это нехорошо. Это неправильно. Это… нельзя так!
Расстроенный Юра прижимал руки к груди:
— Но, мама, что мы можем сделать?
— Вы умные — думайте. На то голова.
И побежала дальше с ворчанием: «Что мы можем сделать?» На нас она даже не глянула. Мы поднялись, Сережа спросил, что происходит. Юра безнадежно махнул рукой, Софочка заплакала.
— Ах, вы не знаете… Это такой ужас! Этих несчастных людей начали вывозить в Германию. Грузят в товарные вагоны, как скот, и везут. Господи, за что нам, евреям, такая мука!
Софочка была православная еврейка.
Отец Дмитрий молчал, уставившись в пол. Сердито поглядывая на нас, заговорил Юра.
— Мама считает себя всесильной. Хочет помешать немцам. Но какие у нас возможности? Что мы можем сделать?
— Что можно — делаем, — перебил отец Дмитрий.
Мы с Сережей знали, что матушка и отец Дмитрий помогали переправлять людей в свободную зону.
— Бедные, бедные люди, — понурая, печальная, приговаривала, ни к кому не обращаясь, Софочка, — вот уж поистине — гонимые, — и пошла вниз следом за убежавшей матушкой.
— Софья Вениаминовна, — спросил Сережа, — а вас не тревожат?
— Так я же крещеная.
Юра и отец Дмитрий переглянулись. Строгий и сосредоточенный, отец Дмитрий тоже начал спускаться, а Юра смотрел ему вслед. Он даже забыл откинуть падавшую на лоб прядь светло-русых волос. И вдруг сорвался с места, побежал догонять, прыгая через две ступеньки.
— Осторожно, Юра! — страдальчески вскричала Софочка и засеменила следом.
Мы поднялись и наткнулись на Данилу Ермолаевича. Он стоял у двери в комнату Юры. Смотрел неодобрительно, хмуро. Неодобрение относилось к только что произошедшей
— Ох, — крутил крупной головой Данила, — и сами впутаются и мальчишку впутают. Евреев спасать… Да кто спорит — надо спасать! Но не с нашими же силенками!
Повернулся и, ссутулившись, ушел в комнату и плотно прикрыл дверь.
Но история эта имела продолжение. С промелькнувшей догадки, не задумываясь о последствиях, отец Дмитрий стал крестить в нашей церкви евреев. Им выдавали свидетельства, датированные прошлыми, довоенными годами. Свидетельства, разумеется, были липовые, но об этом никто не думал. Речь шла о спасении жизни, предаваться размышлениям, правильно это или не правильно, просто не было времени.
По разработанному уже вне дома плану, по проторенным маршрутам крещеные евреи переходили в свободную зону. Скольким людям при этом удалось избежать газовой камеры, неизвестно. Их никто не считал. Но я думаю, многим. За полтора-то года!
По-настоящему крестились далеко не все. Раз под вечер ко мне постучала маленькая сгорбленная старушка-еврейка.
— Скажите, здесь живет русский православный батюшка?
Отец Дмитрий был внизу, в столовой. Я вызвалась ее проводить.
— И как это вас угораздило? — поглядывала на мой живот старушка.
— Что делать, так получилось, — смутилась я.
— Верно, верно, — кивала она, — Бог не спрашивает — война, не война. Бог велит — будешь родить.
Мы отыскали отца Дмитрия, я хотела уйти, но старушка почему-то не отпускала мою руку, вцепилась в локоть, а вырываться было неудобно. Оказывается, она пришла узнать, станут ли ее при выдаче свидетельства крестить по-настоящему, а ей этого явно не хотелось.
— Дети уговаривают, а я сомневаюсь. Стара я уже веру менять.
Часто моргая, смотрела на отца Дмитрия с надеждой, с испугом, с тоской.
— Голубушка вы моя, — взял ее руку отец Дмитрий, — никто вас насильно крестить не станет. Мы выдадим вам бумагу, и вы сможете спрятаться всей семьей где-нибудь в провинции. Вот и все. И пусть завтра ваши дети приходят, мы все сделаем по-божески.
— А мне можно не приходить? — качала она головой, как маленькая.
— Можете не приходить. Зачем вам лишний раз беспокоиться?
Вдвоем с отцом Дмитрием мы проводили ее через черный ход, и она побрела, маленькая, седая, понесла куда-то свой страх, свою веру, свое достоинство.
— Нагорит вам когда-нибудь за это, — вырвалось у меня.
— Нагорит. Уж как пить дать нагорит, — невесело отозвался отец Дмитрий. — А вы можете предложить что-нибудь другое?
Что я могла ему предложить?
Иной раз он просил Сережу стать крестным отцом совершенно незнакомых взрослых людей, решивших действительно перейти в православие. Были крестники и у Пьянова, и у Юры, и у Константина Мочульского. Дай Бог, если эта скромная помощь помогла им избежать концентрационного лагеря.