Возвращение в Коктебель
Шрифт:
– Не возьму я ее к себе, поняла?
– говорит она четко.
– Ишь, надумала: кормить третий рот! Старухи всех раздражают!
– Какие старухи? Какой третий рот?
– ужасается Натка.
– Не привязывайся к словам!
– Ну хорошо, - сдается Натка, у нее что-то совсем нет сил - давление, что ли, упало?
– Хорошо. Поживи тогда тут, у нас. Я набью холодильник, оставлю денег. Маме одной нельзя: она боится. Ты только ночуй, ладно?
– "Ладно..." - передразнивает Зина.
– Чтоб он рванул к своей бляди?
– Зина, прошу, ты же знаешь: я не переношу мата... Никуда твой Володя
– Ах, скажите, какие нежности! Все прощается! Эта сука только обрадуется!
Бог мой, и это ее сестра, дочка их общей матери! Несчастная страдалица, всеми жалеемая, опекаемая... А как же иначе? У Натки изобретения и патенты, сплошные успехи, а бедняжка Зина сидит на полставки в библиотеке и вяжет. Правда, всегда неплохо получал Володя, но все равно от Наткиных крупных денег чуть ли не половину - Зине: на куртку, сапоги, модный чешский жакет. Она вроде особенно и не просила, но как-то так повелось: Зина модница, Зина красавица, Зине все надо. А как умеет она радоваться обновкам! Прибегает в новом жакете, крутится перед зеркалом, бросается на шею сестре, призывая всех радоваться с ней вместе. Все и радуются. Но скоро ей опять чего-нибудь не хватает.
Что-то не то они делали? В чем-то ошиблись? Зина вообще-то многого не понимает, чужие беды не чувствует - это Натка всегда с горечью понимала. Надо, наверное, ей объяснить, растолковать, в конце концов есть какие-то правила. Впрочем, правил Зина не признает.
– Понимаешь, - старается говорить ровно Натка, - работать по моим чертежам решили в Ялте. Дают целый цех, понимаешь? Это мое, кровное...
– Понимаешь, понимаешь, - передразнивает ее Зина.
– Тоже мне, изобретатель!
– Да, а что?
– У Натки падает голос: неужели Зина завидует?
– Ничего...
– Губы сжаты в узкую, злую линию, щелочками стали выпуклые глаза.
– Откажись, и все. Вадим твой друг, пусть войдет в положение.
– Но какое положение, Зина? Ведь всего десять дней! А хочешь, живи здесь с Володей.
– Нет. Ясно?
– Зина тверда как скала.
– Хитрая какая! Сама - на море, а я как дура с маменькой? Нет, поняла? Как хочешь, так и устраивайся! Хоть увольняйся!
– А на что я буду жить?
– ахает Натка.
– Ну есть же у тебя какие-то сбережения.
Зина встает, резко отшвыривает чашку, так же резко толкает стул и выходит. Окаменевшая Натка слышит, как открывается дверь маминой комнаты.
– Мамуль, я пошла: супруг мой небось заждался. Дай-ка я тебя поцелую.
– Детка, чего ты такая красная? Вы там, случайно, не ссорились?
– Нет, мамочка, что ты...
Хлопает входная дверь, и наступает звенящая тишина. В кухню, шаркая шлепанцами, входит мама, осуждающе покачивая головой.
– Как Зина к нам ни придет, всегда ты ее расстроишь...
"Есть же у тебя какие-то сбережения..." Да если б и были, разве проживет она без работы? Никогда не могла, а уж теперь... Вот-вот превратятся во что-то реальное ее чертежи... Ожило, сдвинулось наконец... Потому что дешево, экономично. Потому что настало время! И надо спешить Натка чувствует это так остро, что не спит ночами. Все вокруг зыбко и шатко, все меняется, разрушается... Надо спешить!
Она возвращается
Господи, что она натворила! Натка сбрасывает с себя одеяло - не думать, не вспоминать... Не получается... Тоскует душа, и мучает, терзает непослушная плоть: что-то жжет изнутри, тянет низ живота. Натка борется изо всех сил, стараясь убить, уничтожить любовь. Только как ее уничтожить? Говорят, уйдет сама. Что ж она не уходит? Говорят, должно пройти время. Так сколько же нужно ждать?
Намучившись, истосковавшись, Натка проваливается в тяжелый сон. Через час просыпается как от удара: ей снилась Зина - кричит, как всегда, и чего-то требует, - и там, во сне, Натка чувствует, что не в силах больше такое терпеть, не желает! Злое лицо, перекошенный в крике рот... "Не хочу, не могу больше!" С этой мыслью и просыпается - в ужасе, что всю жизнь терпела. "Зина - наш крест", - вздохнула однажды мама. Но почему - наш? Кто и зачем заставил Натку нести этот крест вместе с мамой?.. Ладно, об этом после. Сейчас надо решать с Ялтой. Что делать? Может, вызвать Лену? Первая ее экспедиция... И как объяснить, почему? Стыдно. Леночка и так многое понимает - подросла и начала понимать. Однажды расплакалась:
– Зачем ты отдала свою шубу тетке? Не хочу ходить в таком страшном пальто!
– Но папа тогда купил мне новую.
– Ну и что? У тебя дочь росла!
– От Зины как раз уходил Володя.
– А он всю жизнь от нее уходит!
– Что такое ты говоришь?
Пристыдила, успокоила. Лена с доводами матери вроде бы согласилась, тетку, как водится, пожалела, но странно так призадумалась: возраст у нее был такой - переходный, критический.
Через несколько дней спросила:
– А почему на день твоего рождения тебе никогда ничего не дарят? Ты тетке - всегда, а она тебе - нет.
– Ну почему? Что-то дарит.
– Ага, записную книжку.
– Потому что у меня как раз вся исписалась.
– Потому что она стоит рубль.
– Как тебе, дочка, не стыдно? Разве дело в деньгах?
– Нет? А тогда почему она их у тебя всегда заранее просит? Перед каждым своим днем рождения. И перед Ларкиным.
– Так ведь не умею я покупать - так, чтоб им нравилось. Вот мы и решили... Ну, любят они наряжаться! Это же ерунда, дочка, будь выше!
– Ты уверена, что надо быть выше?
Натка поворачивается на другой бок, ложится на спину, навзничь. Что же ей такое приснилось, что она сразу все поняла? Отчего-то раньше не понимала, а ведь это длилось годами, можно сказать, всю жизнь, и казалось таким естественным: Зине нужно, а ей не очень, у Зины беды и неприятности, а у нее нет. Но, конечно, если Натке понадобится... Вот и понадобилось. Даже не ей, матери. Нет, все-таки ей, потому что это ведь она, Натка, не может оставить мать... "Старухи всех раздражают..." Невозможно сказать так о матери... Нет, конечно, Зина одумается, это она так, сдуру...