Возвращение в Коктебель
Шрифт:
– Что с тобой? Ты меня слушаешь?
– крикнула Ольга, и Дима вздрогнул от неожиданности.
– Оставь в покое хоть Игоря!
– взорвался он.
– Сын хотя бы имеет право распоряжаться собой?
– Что значит "хотя бы"?
– подняла выщипанные брови Ольга.
– Не придирайся к словам!
Ольга каменно, угрожающе замолчала. Дима смотрел на ее круглое, замкнутое лицо, гладкие, стянутые узлом волосы.
– Ты б хоть покрасилась, - сказал он в тоске.
– Еще чего!
– фыркнула Ольга.
– Бегать по парикмахерским!
– Можно самой, -
– Да?
– иронически покосилась на него жена.
– А ты говорил, седина придает благородный вид.
– Я так говорил?
– смешался Дима.
– Когда?
– До моря, конечно, - усмехнулась Ольга, и он встревожился: что значит "конечно"?
– Пойду пройдусь.
– Меня с собой не приглашаешь?
– Почему же...
– Ладно, это я так...
Быстрей, быстрей, пока она ни о чем не спросила, пока не передумала, не раскричалась... Только бы Натка была на месте! Он добежал до угла, набрал номер.
– Да?
– с каким-то придыханием спросила Натка, и нестерпимое желание огнем охватило тело.
– Можешь подъехать к Ленинке? Сразу, сию минуту!
Задыхаясь от волнения и быстрого шага, он вернулся домой, проскользнул коридорчик - к себе, к себе!
– сунул в портфель два яблока привезли с дачи, - заглянул в кухню.
– Я в Ленинку.
– Ну-ну...
Он уже полчаса торчал возле библиотеки, а Натки все не было, не было, не было... Он измучился, изождался, извелся и вдруг ахнул - есть же второй вход, центральный!
– в панике сбежал вниз, обежал трусцой полукруг, снова пересчитал ступеньки - теперь уже снизу вверх - и там, наверху, сразу увидел Натку. Она честно стояла у высокой тяжелой двери, а его все не было, не было, не было... Волосы у Натки были уже темнее - басма приглушила огненный всплеск, - они свободно падали на белую кофточку, легкая юбка сжимала стан. Боже мой, какая она хорошенькая! Дима осторожно обнял хрупкие плечи, провел рукой по душистым каштановым волосам.
– Что-то в этих дверях я совсем запутался...
Он ткнулся носом в ее душистые волосы. Чем же они так чудесно пахнут? Полем? Лесом? Цветами?
– Хорошо, что ты позвонил еще раз. Я потом никуда уж не уходила.
Мимо них шли серьезные, солидные люди - с папками и портфелями. Открывалась-закрывалась массивная дверь.
– Пошли отсюда, - сказал Дима. Вот только куда им идти?
Он повел ее в Александровский сад на лавочку.
– Если тебе все равно, медвежонок, - сказал по дороге, - пойдем по этой стороне, хорошо?
– Мне все равно, - сказала Натка.
– А почему?
– Ну ведь я же придумал про Ленинку...
– простодушно объяснил Дима.
Натка взглянула на него как-то странно, и он смешался.
– Что-то не так?
Она пожала плечами.
– Не знаю... Разве ты не имеешь права с кем-то идти по улице?
– Имею... Но тут рядом живут наши знакомые...
Дима смешался и замолчал. Ей не понять! У них с Ольгой все общее: дом, дача, друзья. Ох ты дача! Он даже остановился. Ведь уже осень, они наезжают туда лишь по субботам: собрать яблоки, перевезти в город вещи. Если как следует протопить...
– Ешь!
– Дима протянул Натке яблоко.
– Из моего сада!
Надо хорошенько запомнить: все - в единственном числе, а то привык мы да мы...
Натка задумчиво сгрызла яблоко, нерешительно взглянула на Диму. Он придвинулся к ней ближе, обнял за плечи.
– Что, медвежонок, что? Почему ты так смотришь?
– Можно поехать к Гале, - запинаясь, проговорила Натка.
– К Гале?
– осторожно переспросил Дима - как по хрупкому льду, боясь поверить, боясь ошибиться.
– Ты хочешь познакомить меня с твоей Галей?
– Нет, не знакомить... Она дала мне ключ... Вообще-то сейчас она на работе...
– Так что ж мы сидим?
– вскричал Дима, и на них оглянулись с соседней лавочки.
– Надо поймать такси!
– Не надо. Это совсем рядом.
Высокий и длинный, в причудливых изломах дом. Они набирают, сверившись с записной книжкой, код - "Сим-сим, открой дверь"... Едут на восьмой этаж - не говоря ни слова и друг на друга не глядя. Натка возится со сложным замком.
– Дай мне.
Дима отпирает дверь, они входят. Он набрасывает зачем-то цепочку, целует Натку.
– Тихо, погоди, тихо...
Два чужеземца в незнакомой стране. Два бесприютных скитальца. В подобных случаях полагается, кажется, что-то с собой приносить - цветы, коньяк, - только не было у него никаких случаев. Ничего-то он не умеет, о тайных встречах на конспиративных квартирах только читал: "Не тронь тарелку: она чужая..."
Прохладные простыни, любимое тело - как шоколадка. Лишь белая полосочка на груди и белый треугольник внизу живота. Дима целует Наткины шею и грудь, губы его спускаются ниже. Нежность такая, что он с трудом удерживается от слез.
– Родная, родная моя!
Он подсовывает руки Натке под спину, прижимает ее к себе, сгорая от нетерпения. И такая в нем сила, такая мощь, как мог он носить этот пламень в себе?.. И вот они уже не два человека, а единое целое, один ритм, одно дыхание, и два сердца колотятся в такт. Как же они подходят друг другу!
– Тихо, медвежонок, тихонечко, не спеши...
– Но я не могу, не могу...
– Ну хорошо, только не так остро, помедленней, подожди...
Но ее желание, этот светлый поток, захватывает его, этой буре противиться он не может! А потом - такая вселенская тишина... Милая, милая... Все забытые, сентиментальные, смешные слова - для нее.
– Надо вставать...
– Натка тянется за часами.
– Еще немного...
– Пора... Скоро придет Галя.
– Помнишь, как я оттирал тебя мочалкой - там, в Коктебеле, - а ты смеялась и поворачивалась под душем? Я тебя так люблю, а ты?
– И я.
– Правда?
– Правда.
Встают. Старательно прячут простыни. Гасят свет. Запирают дверь. Ключ - под коврик; он будет лежать там пятнадцать минут.
– Как странно, что мне с тобой ничего не стыдно, - удивленно прислушиваясь к себе, говорит Натка.