Возвращение в Оксфорд
Шрифт:
Гертруда, однако, тоже ничем не смогла помочь. Гарриет отдала им платье, чтобы они опросили остальную прислугу. Это не принесло никакого результата. Студенты тоже ничего не вспомнили. Платье вернулось к Гарриет неопознанным и невостребованным. Еще одна загадка. Гарриет решила, что оно может принадлежать самой злоумышленнице — но, если так, его должны были принести в колледж и прятать где-то до драматического появления в часовне. Поскольку если бы кто-то появился в нем в колледже, то его бы наверняка опознали.
Профессорская смиренно предоставила свои алиби, но ни одно из них не выдерживало критики. Что было совсем неудивительно — странно было бы, если бы железное алиби нашлось. Никто, кроме Гарриет (и, конечно, мистера Помфрета), не знал точного времени происшествия, и, хотя многие могли подтвердить свое
Гарриет в раздражении отправилась в Бодлеанку и углубилась в исследование творчества Ле Фаню. Здесь, по крайней мере, понятно, что исследовать.
Она так нуждалась в каком-то умиротворяющем влиянии, что после обеда отправилась в Крайст-Черч, чтобы послушать службу в соборе. До этого Гарриет прошлась по магазинам и купила — помимо прочего — пакет безе, чтобы угостить студенток, которых она пригласила к себе на вечер. Идея завернуть в собор пришла ей в голову, когда она уже набрала полные руки пакетов. Однако они были не тяжелые, так что можно было и прогуляться. Она миновала Карфакс, сердито проклиная обилие машин и неудобство светофоров, и наконец влилась в струйку пешеходов, которая текла, явно с тем же, что и у нее, благочестивым намерением, по Сент-Олдейт и через огромный внутренний двор, не законченный Томасом Вулси. [134]
134
Томас Вулси (Уолси) (1473–1530) — священнослужитель и царедворец, обладавший огромным влиянием. Именно он начал строительство колледжа Крайст-Черч, но не успел завершить строительство главного внутреннего двора, который теперь называется Том-квод.
В соборе было тихо и приятно. Гарриет еще немного посидела на скамье после того, как неф опустел и органист закончил импровизацию. Потом медленно вышла, повернула налево со смутным намерением лишний раз полюбоваться большой лестницей и обеденным залом, как вдруг какая-то фигура в сером костюме вылетела из темного дверного проема с такой скоростью, что чуть не сбила Гарриет с ног. Пакеты и свертки разлетелись во все стороны.
— Черт, — произнес странно знакомый голос, от которого сильнее забилось ее сердце. — Больно? Как это типично — вечно я мечусь и на все натыкаюсь, как шмель в бутылке. Неотесанный чурбан! Скажите, что вам не больно, а то я немедленно утоплюсь в Меркурии. — Свободной рукой (другой он поддерживал Гарриет) он указал на фонтан.
— Нисколько, спасибо, — сказала Гарриет, приходя в себя.
— Слава богу! У меня был неудачный день. Крайне неприятная беседа с младшим цензором. [135] Там было что-нибудь бьющееся? О боже! Ваша сумка раскрылась, и все финтифлюшки рассыпались по ступенькам! Не двигайтесь! Стойте здесь, придумывайте, как меня обозвать, а я пока буду все подбирать на коленях, каждый раз повторяя mea culpa.
Именно так он и поступил.
— Боюсь, приключение не пошло на пользу безе. — Он виновато поднял глаза. — Но если вы скажете, что простили меня, мы пойдем на кухню и возьмем там свежих — тут они настоящие, фирменное блюдо и так далее.
135
Цензором в Крайст-Черч называется то должностное лицо, которое в других колледжах зовется деканом. А деканом называется
— Пожалуйста, не беспокойтесь, — сказала Гарриет.
Конечно же это был не он. Это был юноша двадцати одного — двадцати двух лет от роду, с копной ниспадающих на лоб волнистых волос и красивым изменчивым лицом, полным обаяния, хотя изгиб рта и взлет бровей выдавали слабость характера. Но цвет волос был тот же — светло-желтый цвет спелого ячменя, и чуть растянутые интонации, и полупроглоченные слоги, и речь словно мыльные пузыри, и быстрая кривая улыбка, и больше всего — красивые, чувствительные руки, которые ловко собирали «финтифлюшки» и клали их в сумку.
— Вы еще никак меня не обозвали, — напомнил молодой человек.
— Кажется, я могу назвать вас по имени, — сказала Гарриет. — Вы… вы не родственник Питера Уимзи?
— Ну конечно, — ответил молодой человек, садясь на корточки. — Он мой дядя, причем куда более щедрый, чем еврейские дядюшки, [136] — добавил он, следуя за цепочкой грустных ассоциаций. — А мы с вами знакомы? Или вы просто догадались? Вы ведь не считаете, что я на него похож?
— Когда вы заговорили, я на мгновение приняла вас за вашего дядю. Да, кое в чем вы очень на него похожи.
136
Молодой человек имеет в виду ростовщиков. Их часто эвфемистически называли «еврейскими дядюшками».
— Это разобьет сердце маман, — сказал молодой человек с ухмылкой. — Дядю Питера не одобряют. Но я бы очень хотел, чтобы он был здесь. Он бы оказался удивительно кстати. Но его, как всегда, где-то носит. Загадочный старый котяра, а? А вы, видимо, его знаете? Забыл этот трюизм про тесный мир, но будем считать, я его произнес. Так где сейчас наш пострел?
— Кажется, в Риме.
— Чего еще от него ждать. Придется писать письмо. Очень трудно в чем-то убедить в письме, а? Так много всего приходится объяснять, а знаменитое семейное обаяние не держится на бумаге. — Он улыбнулся с обезоруживающей откровенностью, поднимая последнюю закатившуюся куда-то монетку.
— Правильно ли я понимаю, — спросила Гарриет, которую все это очень забавляло, — что вы собираетесь воззвать к лучшим чувствам дяди Питера?
— Что-то вроде того, — сказал юноша. — Он на самом деле довольно человечный, если правильно к нему подойти. Кроме того, мне есть чем припугнуть дядю Питера — в самом худшем случае я могу сказать, что перережу себе горло и тогда ему не отвертеться от землянички.
— От чего? — переспросила Гарриет, думая, что это, должно быть, последняя версия оксфордского сленга, что-то вроде «жизнь малиной не покажется».
— От земляничных листьев, — разъяснил молодой человек. — В смысле, ни елей, ни скипетр, ни держава его не минуют. Получит свои четыре ряда изъеденного молью горностая, [137] не говоря уж о гнилых бараках в Денвере, которые скоро сожрет плесень. — Видя, что Гарриет все еще смотрит с недоумением, он продолжил: — Простите, я забыл. Меня зовут Сент-Джордж, и папаша не удосужился снабдить меня братьями, поэтому как только напротив моего имени напишут d.s.p., [138] дядя Питер попался. Конечно, отец может его пережить, но не думаю: не такой Питер человек, чтоб умереть молодым, разве кто-то из его любимых преступничков его прикончит.
137
Земляничные листья изображены на герцогской короне, парламентское облачение герцогов отделано в четыре ряда горностаевым мехом. Елей, скипетр и держава — также признаки власти. «Ни елей, ни скипетр, ни держава» — прямая цитата из пьесы В. Шекспира «Генрих V» (акт IV, сцена 1). Перевод с англ. Е. Бируковой.
138
Аббревиатура латинского выражения decessit sine prole, «скончался, не оставив потомства». Используется в генеалогии.