Возвращение в Оксфорд
Шрифт:
…дал распоряжения своим банкирам оплатить твои чеки…
— Чек или чеки?
— Чеки, совершенно определенно.
…оплатить твои чеки в период с сегодняшнего дня до моего возвращения в Англию, когда я приеду, чтобы с тобой встретиться. Это, вероятно, будет перед триместром Троицы. Пожалуйста, позаботься о том, чтобы к этому времени были отданы все твои долги, включая оксфордские счета и задолженности перед сынами Израилевыми.
— Первый
Могу я в дополнение к этому дать тебе небольшой совет? Помни, что дилетанты в любой профессии отличаются особой алчностью. Это касается и женщин, и картежников. Если уж ты ставишь на лошадей, то ставь разумные деньги на два исхода. И если ты настаиваешь на том, чтобы вышибить себе мозги, сделай это так, чтобы не создавать никому лишних неудобств.
Твой любящий дядя,
— Фью! — присвистнул Сент-Джордж. — Вот ведь изувер! Кажется, под конец несколько размяк. Но в целом это самое гнусное письмо, которое когда-либо выпадало на долю несчастному страдальцу. Согласны?
Про себя Гарриет согласилась, что не хотела бы получить подобное послание. В нем отразилось все, что возмущало ее в Питере: снисходительное превосходство, кастовая надменность и щедрость, которая ощущалась как пощечина. И все же…
— Он сделал гораздо больше, чем вы просили, — заметила она. — Насколько я понимаю, ничто не может помешать вам выписать чек на пятьдесят тысяч фунтов и пустить их по ветру.
— В том-то и дело! Тут-то он меня и прищучил: доверил мне все свое состояние. Я думал, он предложит уладить дело с моим долгом, но он предоставил все мне и даже не попросил счетов. Значит, надо сделать то, что он велел. У меня не остается другого выхода. У него всегда найдется изуверский способ заставить человека почувствовать себя свиньей. Ох, черт! Голова раскалывается.
— Помолчите и постарайтесь уснуть. Теперь вам не о чем беспокоиться.
— Подождите. Не уходите. С чеком все в порядке, это главное. И очень кстати, а то мне было бы трудновато искать деньги где-то еще, когда я лежу здесь бревном. Одно хорошо: с этой рукой мне не придется писать длинное послание, полное благодарности и раскаяния.
— Он знает, что вы попали в аварию?
— Нет, разве что тетя Мэри ему написала. Бабушка на Ривьере, сестре это вряд ли придет в голову, она в школе. Папаша никогда никому не пишет, а мама точно не станет писать дяде Питеру. Слушайте, надо что-то сделать, на самом деле старик поступил страшно благородно. Не могли бы вы черкнуть ему пару строк, объяснить, как и что? Я не хочу вмешивать в эти дела домашних.
— Конечно напишу.
— Скажите, что я разделаюсь с чертовыми долгами, как только смогу изобразить собственную подпись. Подумайте только: иметь в распоряжении все богатство дяди Питера и быть не в состоянии выписать чек! Курам на смех, да? Еще скажите, что я… это… ценю его доверие и не подведу его. Вот! Можете мне налить немного из того кувшина, а то я чувствую себя как тот богач с Лазарем, [148] в этом, как его…
148
Притча о богаче и Лазаре — одна из притч Иисуса Христа, приводимая в Евангелии от Луки. При жизни богач не обращал внимания на нищего Лазаря, а после смерти они поменялись ролями: «И в аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его и, возопив, сказал: отче Аврааме! умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем. Но Авраам сказал: чадо! вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь — злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь».
Он с благодарностью отхлебнул ледяного напитка и откинулся
— Нет, черт побери! Надо что-то сделать. Старик ведь правда беспокоится. Наверное, я все же смогу двигать пальцами, если постараюсь. Найдите мне бумагу и карандаш, я попробую.
— Думаю, не стоит.
— Стоит. Любой ценой. Найдите мне… Вот спасибо.
Гарриет нашла писчие принадлежности и держала бумагу, пока он пытался нацарапать несколько слов. Он потел от боли — вывихнутый и вправленный сустав на следующий день причиняет массу неудобств, — но сжал зубы и упорно писал.
— Вот, — сказал наконец Сент-Джордж со слабым стоном. — Выглядит чертовски жалобно. А теперь ваша очередь. Вы уж постарайтесь для меня, ладно?
Может быть, подумала Гарриет, Питер и вправду знает, как обращаться с племянником. Мальчик так беззастенчиво готов распоряжаться чужими деньгами, что, может быть, если бы Питер просто оплатил счет, он бы счел дядю легкой добычей и продолжал выписывать чеки направо и налево. А так, кажется, он склонен остановиться и подумать. И у него есть то, чего не хватает ей самой, — дар благодарности. Конечно, можно сказать, что легко принимать услугу — признак поверхностности, но ведь чего-то ему стоило накорябать эту записку.
И только потом, когда Гарриет пришла в свою комнату после ужина и взялась за письмо, она сообразила, какая это неловкая задача. Описать вкратце собственное знакомство с Сент-Джорджем и осторожно поведать об аварии — это ерунда, детские игрушки. Но с финансовых затруднений молодого человека начинались и ее собственные затруднения. Первый набросок был написан в легком тоне, с юмором: она давала благодетелю понять, что, как он и рассчитывал, елей излился на голову получателя со страшной силой и чуть не преуспел там, где оказались бессильны другие попытки раскроить эту самую голову. [149] Она написала это с удовольствием. Однако, перечитав, с разочарованием обнаружила привкус бесцеремонности. И порвала черновик.
149
Это рассуждение намекает на следующий пассаж: «Пусть наказывает меня праведник: это милость; пусть обличает меня: это лучший елей, который не повредит голове моей» (Пс. 140:5).
В коридоре топали и смеялись студентки. Гарриет пробормотала проклятья в их адрес и начала снова.
Второй черновик начинался чопорно: «Дорогой Питер, я пишу по поручению Вашего племянника, который, к несчастью…»
Этот вариант в законченном виде оставлял впечатление, что она категорически не одобряет как дядю, так и племянника и хотела бы держаться как можно дальше от обоих.
Она порвала и его, снова чертыхнулась по поводу студенток и начала третий черновик. Этот получился образчиком трогательного и выразительного заступничества за юного грешника, но содержал слишком мало благодарности и раскаяния, которые ей велено было передать. Четвертый был ему полной противоположностью и звучал неискренне.
— Да что ж со мной такое, черт побери? — сказала она вслух. — Чтоб провалились эти трещотки! Почему я не могу написать нормальное письмо на заданную тему?
Как только она четко выразила свое затруднение в этом простом вопросе, отстраненный интеллект принялся за академическую задачу и дал ответ: «Потому что как бы ты это ни сформулировала, ты чудовищно ранишь его самолюбие».
Ответ правильный.
В сухом остатке ей нужно было сказать следующее: ваш племянник вел себя глупо и бесчестно, и я это знаю; он плохо ладит с родителями, и это я тоже знаю; он посвятил меня в свои секреты, и в ваши тоже, на что я не имела никакого права; я узнала много такого, о чем вы не хотели бы мне говорить, и вы не можете ничего с этим поделать. На самом деле впервые со дня их знакомства перевес был на ее стороне, и она могла бы, если б захотела, ткнуть его аристократическим носом в грязь. Она ждала этой возможности пять лет, и теперь странно было бы ею не воспользоваться.