Возвращение в Петроград
Шрифт:
Какой мужчина не любит пострелять. А игрушки этого времени, предназначенные для убийства себе подобных, на Петра произвели весьма приятное впечатление. И шестизарядный пистоль с барабаном, который позволял (при хорошей сноровке стрелка) выпускать пулю за пулей почти без остановок, а эта многозарядная фузея! Пять выстрелов, быстрая перезарядка и новая пятерка! И лягает в плечо куда меньше привычного Петру мушкета[1]. Впрочем, это все-таки не фузея, ствол-то нарезной! Штуцер, так называли это оружие в его время! Да и стоило оно невообразимо дорого! Не каждый дворянчик мог себе позволить. А тут штуцерами вооружены не сотни, а миллионы! Это каковы должны быть мануфактуры, их производящие? В общем, Пётр стрельбами остался доволен, а еще и тем, что не опозорился и не выдал себя: руки сами как бы знали, что им делать, правда, точности попаданий особо не было, ну, это могло означать, что и Михаил не слишком-то в стрельбе упражнялся. Особам
В Зимнем ему сообщили, что нижние полицейские чины расклеили по городу афиши с объявлением, что вечером хлеб появится во всех лавках и магазинах. А еще срочно готовились списки для раздачи хлеба беднейшим слоям населения. На столе регента ждала стопка указов, срочно подготовленных его помощниками (большая часть из них были из секретарей брата Николая, свой штат делопроизводителей и адъютантов Михаил еще не набрал — не до того оказалось, слишком быстро развивались события).
В четыре часа пополудни в Зимний приехал вновь граф Татищев, жандарм был взбудоражен, сообщив, что в гвардейских запасных батальонах намечается нездоровые шевеления. Петр приказал было растопить дворцовую баню, хотел попариться. Но отложить водные процедуры пришлось, ибо мятеж гвардейцев — это не просто неприятно, это крайне опасно! Пётр вызвал во дворец генерал-лейтенанта Хабалова, командующего столичным округом, тот явился примерно через час, и регент убедился, что ситуацией в столице и военном округе Сергей Семёнович не владеет. Прибывший через четверть часа после своего непосредственного начальника генерал-майор Балк принёс сведения, по которым можно было составить более-менее ясную картину событий. Все запасные батальоны были возбуждены. Но точно выступить готовы семеновцы и преображенцы, также бунт поддерживали запасные гвардии Финляндского полка и казаки особого отряда охраны императора (ну да, эти точно не могли простить, что их от охраны государя отстранили). Александр Павлович даже привез с собой карту города, на которой отметил основные силы мятежников. А дабы, облегчить государю изучение диспозиции, разбил данные по гарнизону на три группы и выделил каждую своим цветом. Бунтовщиков обозначил чёрным, красные — преданные регенту части и синие- нейтральные или колеблющиеся. И таких оказалось большинство.
Без четверти восемь вспыхнула перестрелка, хорошо слышимая из Зимнего. К этому времени охрана дворца была максимально усилена, подходы к нему перекрыты баррикадами с установленными пулеметами. По периметру усиление обеспечивал подвижный резерв из бронегруппы (шесть броневиков «Остин-Путиловец», и два артиллерийские тяжелые «Гарфорд-Путиловец»), расставлены четыре батареи трехдюймовок — всё, что удалось собрать в столь короткое время. Половцев отдал приказ конным патрулям Первой конармии стягиваться к центру, концентрируя подвижные соединения на площадях неподалеку от дворца. Самые надежные части готовились по команде развести мосты.
Бой на Марсовом поле нарастал, к выстрелам из ружей добавились нервные очереди «Максимов», вот только артиллерийских залпов не было. И это пока что радовало. Самым большим успехом правительственных войск оказалось блокирование в казармах запасного батальона Финляндского полка. Но неожиданно конногвардейский полк и гвардейский морской экипаж поддержали восставших — заговорила артиллерия, бой переместился ближе к Марсовому полю. А там продолжал держаться полковник Кутепов[2].
(Александр Павлович Кутепов, единственный из генералов, пытавшихся защитить царя силой оружия)
Будучи командиром Преображенского полка (командовал им на фронте), находился в краткосрочном отпуске в столице. Когда Игнатьев поднял преданных ему запасников, Александр Павлович самочинно отпуск прервал и явился в казармы преображенцев. Правда, за ним пошла всего одна рота и пулеметная команда, но вскоре к ядру этого небольшого отряда прибилась ещё рота семеновцев и кексгольмцы, которые решили мятеж не поддерживать. Они и стали тем волноломом, который остановил первую волну наступающих мятежников. Эпицентром боев стало Марсово поле, на котором закрепились кутеповцы.
К ночи установилось некоторое подобие равновесия. Из Москвы и ставки (Могилева) в столицу отправились эшелоны с казачьими частями. Но тут вступил в дело ВИКЖЕЛЬ[3] — профсоюз железнодорожников, устроивший саботаж перевозок. А наутро стало известно, что пулеметные полки в предместьях столицы решили поддержать мятеж. Готовилась переброска отрядов из Выборга. На сторону
Всё решилось в шесть часов поутру. Пришла телеграмма со станции Дно от барона Унгерна. «Пребывая в состоянии душевного расстройства вдова императора Николая Александровича, Мария Фёдоровна, покончила с собой, бросившись под проходящий по станции поезд. Не уследил. Виноват. Требую судить меня судом военного трибунала. Унгерн». Был срочно опубликован соответствующий Манифест. Поскольку Александра Фёдоровна не успела принять постриг, назначены ее похороны вместе с захоронением императора Николая. Афиши с манифестом и утренние газеты справились с мятежом намного эффективнее пушек и пулеметов. Потеряв знамя мятежа, он потух сам по себе. И только на следующий день с осуждением мятежников выступили сановники Русской православной церкви, как-то долго они раздумывали, что говорить и кого поддерживать.
В последний день февраля в Выборге (откуда должны были выступить пулеметные полки) был задержан подозрительный человек, оказавшийся британским подданным Сиднеем Рейли. Более в ЭТОЙ ветке истории ни про Сиднея Рейли, ни про Соломона Розенблюма никто ничего не слышал.
[1] Отдачи у карабина Мосина, из которого стрелял Пётр в тире, действительно ощущается меньше, чем у привычных Петру гладкоствольных фузей и мушкетов — хотя порох тогда использовали слабый, но калибр-то был каков! И навеска пороха, соответственно!
[2] Единственны высокопоставленный офицер, пытавшийся силой оружия подавить февральский мятеж против царя. Искренний убежденный монархист. Враг советской власти. Видный деятель белого движения. В РИ был выкраден из Парижа чекистами в ходе операции «Трест» в 1930 году. В этом же году расстрелян.
[3] Удивительное дело, но в ЭТОЙ реальности некоторые революционные по сути своей образования стали появляться перед событиями так называемой Февральской революции. Тут был Февральский мятеж. Почему? По результату! Если бы Николай сумел подавить бунт — то те события тоже называли бы Февральским мятежом, но он окончился для заговорщиков удачно — поэтому назван революцией. В общем, реальности немного отличались, хотя расхождения были не столь значительными.
Глава двадцать пятая
Зима семнадцатого года наконец-то заканчивается
Глава двадцать пятая
В которой зима семнадцатого года наконец-то заканчивается
Петроград. Зимний дворец
28 февраля — 1 марта 1917 года
Конец февраля был крайне сложен. Регент посетил Гатчину, которую плотно окружили самые преданные части. С наследника престола, которым стал больной гемофилией царевич Алексей не должно было упасть и волоса. Но была одна проблема — мальчик как-то быстро стал круглым сиротой. Пётр ни минуты не сомневался в том, что тайный приказ на устранение Александры Фёдоровны был отдан правильно и вовремя: сам ход событий показал его необходимость. Чем-то супруга Николая II напомнила первому императору старшую сестру Софью: властная, не боящаяся идти по головам, стремящаяся к власти любой ценой. Она (Александра Фёдоровна, естественно, а не Софья) смогла подчинить себе упрямца Ники, хотя и делала это умело, исподволь. Но главное было не в методах власти, главное — в результате! А результатом влияния Алис стало втягивание России в никому не нужную войну с Германией. «Рыцарский» поступок Николая Александровича граничил с рыцарской же тупостью и головотяпством. России нельзя было втягиваться в европейские разборки! Тем более на стороне Франции, которая Россию презирала и Англии, которая ее боялась. Пётр очень хорошо помнил свой европейский вояж. И высокомерие островитян, и презрительное отношение к далеким варварам со стороны «просвященной», но весьма и весьма вонючей Галлии. И это не аллегория. Вонь в Лувре стояла такой, что пребывающий в Париже русский царь эти полтора месяца вспоминал потом с явным отвращением. Тем не менее, тогда ему удалось чуть-чуть повернуть политику королей самой могущественной страны континента в благоприятную для себя сторону. Но… они нас презирали тогда, ничего не сменилось и сейчас.
В последний день зимы в Зимнем появились представители союзников. А именно два официально самых влиятельных лица: посол Франции Жорж Морис Палеолог и посол Великобритании Джордж Уильям Бьюкенен. Они были чем-тот внешне схожи, и в тоже время поразительно отличались один от другого. Оба Жоры, среднего роста, довольно худощавые господа (солидности им придал уже почтенный возраст) с роскошными усами и спокойно-презрительными физиономиями. Они находились перед своим вассалом, пусть и неофициальным. Отличались они темпераментом: горячая кровь потомка Византийских императоров, которые уже не один век служили европейским хозяевам соперничали с холодной чопорностью потомка норманнов.