Возвращение в Петроград

Тарханов Влад

И когда шведы зарывались в своих хищнических намерениях, русские приходили под стены Стекольны. При Петре I только появление русских десантов на землях Тре Крунур заставило короля Карла пойти на заключение мирного договора. Позже, результатом Зимнего похода стали русские войска у стен столицы противника. И после этого шведы присмирели. Дух завоевателей куда-то потихоньку исчез. В этой войне страна викингов в отставке сразу же заявила о своем нейтралитете. Это казалось им более чем удобным — железо нужно было всем участникам конфликта. А именно железные руды и становились главным богатством, коим торговала эта северная окраина Европы.

В сквере у лютеранского костела Святой Клары стоял среднего роста плотного телосложения мужчина в теплом дорогом пальто-реглан, на его волевом лице с тяжелым подбородком выделялись густые усы. Он носил круглые очки, волосы, которые выглядывали из-под меховой шапки тронула благородная седина. По всей видимости, богатый

коммерсант, приехавший в Стокгольм по своим делам. Сейчас, во время этого конфликта, столица нейтральной страны стала перевалочным пунктом для многих коммерческих операций. Торговать все равно надо! И то, что господин приезжий — тоже было очевидно. Местный бы на красоты кирхи внимания не обратил — привычка! А так — самое высокое здание города, да еще и новенький шпиль на башне, это здание всегда привлекало внимание приезжих: и праздных туристов, и деловых людей. Приезжий господин протер стекла зрительного прибора, морозный ветер, дувший с моря постоянно покрывал очки легкой изморозью. Сочетание холода и влаги делало погоду не самой приятственной. Тем не менее, мужчина плотнее укутался в пальто, поправил воротник и направился в сторону Центрального почтового отделения. Здание в центре города на Васагатан, в четыре этажа из традиционного красного кирпича отличалось изящной башней, имеющей четыре башенки-спутника. Главное украшение оного архитектурного излишества — огромные часы-куранты, которые и дали ей название — Часовая башня.

(тот самый мужчина, фото 1920 года)

Мужчина прошел в зал телеграфа, откуда отправил короткое сообщение. Выйдя на улицу, закурил, и только при внимательном наблюдении можно было бы предположить, что он, на самом деле, отслеживает окружающую обстановку. Не выявив никакой угрозы, вышеуказанный «турист», аккуратно погасив сигарету, прошел до самого конца улицы Мастера Самуэля, повернул к Драматическому театру, оттуда прошествовал к Музыкальной академии, где задержался, рассматривая архитектурные изыски местных деятелей искусства. Там к нему подошел местный житель, которого мужчина угостил сигареткой. Перекинувшись с тем парой фраз, человек в пальто докурил, экономным точным движением отправил окурок в стоявшую на тротуаре урну, после чего направил свои стопы к главной (Большой) синагоге Стокгольма. Но его интересовало отнюдь не здание, выстроенное в восточном стиле по проекту коренного шведа Вильгельмом Шоландером, мазнув по весьма причудливой архитектуре так непохожей на классические строения шведов, прохожий бизнесмен направился в парк Кунгстрэдгорден, он же Королевский парк, если перевести это зубодробительное название на русский язык. Но маршрут опять-таки выбрал достаточно замысловатый, не через улицу Кунгстрэдгорден, а зашел в парк с Арсенальной, воспользовавшись одним из боковых входов. Он прошел аллеями парка, остановился и внимательно осмотрел памятник королю Карлу XII, стоявшему в компании четырех львов, напоминавших о победах шведского оружия. Остатки былого величия… Вскоре он покинул парк через Северный вход, направившись в кафе Бланча. Это здание в классическом стиле было выстроено в далеком 1866 году по проекту Альберта Торнквиста, предназначалось оно для устройства выставок и студийных пространств для местных художников. Туда сразу же переехало Художественное общество Стокгольма. Но летом 1868 года губернатор города Теодор Бланч открыл на первом этаже этого здания кафе, которое и стали называть его именем. Разместившись в удобном кресле, приезжий господин заказал горячий шоколад, взял со столика свежую немецкую газету и углубился в чтение.

На самом деле он вспоминал разговор, который и привёл его в Стекольну.

Полковник Алексей Ефимович Вандам (в девичестве Едрихин) состоял при 23-ей пехотной дивизии начальником штаба. Располагалась управление дивизии, как и все ее подразделения, в Ревеле. В тот день его вызвал к себе командир дивизии, генерал-лейтенант Павел Алексеевич Кордюков. Несмотря на то, что Кордюков был из дворян Воронежской губернии, а Вандам происхождения самого что ни на есть низкого — из солдатских детей, общий язык они быстро нашли, тем более что оба были георгиевскими кавалерами и пороху нюхнули знатно. Впрочем, для Русской Армии сии обстоятельства не были чем-то экзотическим. Достаточно вспомнить, что батюшка генерал-лейтенанта Деникина, загремел в солдаты будучи крепостным и сумел не только выбиться в офицеры, но и уйти в отставку в майорском чине.

Только командир дивизии получил Георгия в русско-японскую, а начальник штаба уже в империалистическую. А что касаемо наград, так Алексей Ефимович во время воинской службы трижды выходил в отставку и с энтузиазмом отдавался деятельности,

за отличия в коей было весьма непросто получать ордена. Поелику формулировка в документах звучала так: за деяние его Императорскому Величеству известные, то бишь за разведывательную деятельность в интересах Российской Империи.

— Алексей Ефимович (среди руководства дивизии было принято обращение по имени-отчеству), получена депеша, вам предписано немедленно отправиться в Петроград, по прибытии доложиться коменданту Зимнего дворца. Попрошу вас убыть немедленно!

Оставалось только взять под козырек и выполнять приказ начальства. Тем более, что из Ревеля в Петроград уходил литерный поезд, на который Вандам успевал, но впритык. Всю дорогу он гадал, кому это понадобился. Даже когда оказался под утро в городе, не откладывая в долгий ящик, направился во дворец. К удивлению, о его визите были уведомлены. Очень быстро он оказался в какой-то неприметной комнате, обставленной просто и без изысков: стол, несколько стульев, книжный шкаф с папками и письменный прибор, отливающийся тяжелой бронзой в виде большой жабы, которой придавили какие-то бумаги.

— Полковник Вандам? — раздался громкий голос, от которого офицер сначала вздрогнул, а потом и вскочил, отдавая честь, вытянувшись в струнку[1]. Регента Михаила Александровича в форме генерала от кавалерии Алексей Ефимович узнал моментально.

— По вашему приказанию, Ваше императорское величество, полковник Вандам прибыл! — браво отрапортовал несколько растерявшийся военный, ибо такого высокого уровня аудиенции он не ожидал.

— Присаживайтесь, Алексей Ефимович. Насколько мне известно, вы происходите из солдатской семьи. Поразительный карьерный рост. В моих глазах сей факт говорит о вас в положительном ключе. И скажу откровенно, вас мне рекомендовал генерал Монкевиц.

Вандам не задал идиотского вопроса, который озвучили бы девяносто шесть офицеров из ста. Это должно было звучать так: «Николай Августович?». Как будто в Российской императорской армии Монкевицей было пруд пруди. Но Вандам промолчал, чем заработал пару положительных очков у Петра.

— Для начала я хотел бы узнать ваше личное мнение об этой войне и участии России в ней.

— Мое мнение резко негативное. Россия вступила в войну к ней не подготовленная. При таких же темпах развития производства нам надо бы иметь три-пять лет в запасе. Как минимум. Да и готовиться по-другому. Но главное не в этом, а в том, что мы стали таскать каштаны из огня в интересах наших экзистенциальных врагов — англосаксов. Хуже врага англичанина может быть только друг англичанин.

— Да, с такими союзниками и врагов не надо. По вашему мнению, надо было допустить аннексию Сербии со стороны Австро-Венгрии? А к этому шло, и мы потеряли практически единственного союзника на Балканах. Это если не считать разгромленной в пух и прах Румынии.

— Считаю, нам нужен был строгий нейтралитет во всех вопросах войны и мира в Европе. Уверен, что Николай Александрович был уверен, что для того, чтобы остановить Франца-Иосифа достаточно будет начать мобилизацию и побряцать оружием. И австрийцы сдуются. Дипломатия путем демонстрации силы и серьезности намерений. Он переиграл сам себя и оказался в ловушке эмоциональных решений, когда результат не зависит от логических выводов. Мы почти две сотни лет пытаемся продвинуть свои интересы на Балканах. Чего добились? Создания Румынии? Так себе союзник. Освобождения Болгарии? Так «братушки» в стане наших врагов. Благодарность Греции? Константин[2] сочувственно смотрит в сторону Берлина, а иные потомки гордых эллинов готовы более плясать под дудку Лондона, а не Петрограда. Сербы? Те, кто не может защитить свои границы, но постоянно смотрит, чтобы урвать у соседей? Более-менее союзником можно считать Черногорию. И то, с целым рядом оговорок. Со времени Петра Великого Россия присматривалась к проливам, но за всё это время так ничего не смогла достичь, а это единственная достойная интересов нашей державы цель в этом регионе. Но убивать ради этого сотни тысяч русских людей? Чтобы несколько десятков зерноторговцев плотнее набивали свои кошельки?

— Но как же вопрос сдерживания Германии? Она стала слишком сильной? И допустить ее дальнейшего усиления для России считалось моим братом смерти подобным.

— У нас с Германией никогда не было неразрешимых противоречий. Усиление Германии представляло собой опасность, в первую очередь, для Великобритании, но не для нас. Даже разгром Франции… чтобы приобрести и удерживать колонии, Германия неизбежно вынуждена была бы войти в противостояние с Лондоном, строить гигантский флот, а это расходы, которые съели бы все преференции от победы над Парижем. Россия нужна была Германии в качестве надежного тыла и дополнительной производственной базы. Не ввязываясь в общеевропейский конфликт, мы бы получили еще больше инвестиций в производство, в первую очередь, военное. А уже на этой экономической базе могли постараться взять свой реванш у Японии и выйти, наконец, на огромный китайский рынок. Именно там сейчас находятся глобальные внешнеполитические интересы российской империи,