Вперед в прошлое 9
Шрифт:
— Мне Оля столько про тебя рассказывала, — проговорил он, едва прожевав.
— Ругала, наверное? — с иронией спросил я.
Как я и думал, мама слишком много обо мне болтает, а значит, ей и четверти правды о моем доходе знать нельзя. Одно радует: преподносит она это так, будто ребенок просто играется, и у него отлично получается — экономистом будет.
— Нет, ты шо! Хвалила! Говорила, такое чутье у парня — диво просто. Как у ясновидящего.
Я скосил глаза на красную веревочку на его запястье — оберег то ли от сглаза, то ли от какой
— Есть такая газета «Коммерсантъ», — сказал я. — Вот ее начитался. Когда почта заработает, пойду себе выпишу. Там советуют, что и как делать, куда вкладывать деньги.
— Слышал о такой газете, но не читал.
Закипел чайник, я приготовил чай и кофе на четверых, расставил чашки по столу, отмечая, что, если придет Наташка, пятому снова не будет хватать места за столом.
Василий Алексеич метнулся в спальню, привел раскрасневшуюся и довольную маму, отодвинул стул, усадил ее и заквохтал вокруг, сияя и благоухая. Мама тоже сияла и благоухала. Видно было, как их тянет друг к другу: то он будто бы случайно коснется ее руки, прядь волос поправит, то она до него дотронется.
Смущенный Боря молчал, глядя в чашку, как в колодец, краснел и бледнел. Напрягшись, я ждал маминого объявления: «Дети! Спешу сообщить вам радостную весть! Дядя Вася будет жить с нами!» — но время тянулось, а ничего не происходило. Может, пронесет, и месяц-другой поживем спокойно.
— А Наташа где? — спросил гость.
— В театре, у нее сегодня репетиция, — сказала мама. — Васенька, ты голодный? У меня есть куриный суп с гречкой, будешь?
Он мотнул головой, спросил:
— Скоро те люди с акциями придут, вас подстраховать? — Он обратился ко мне: — И откуда у тебя такие деньги?
— Дед прислал, — сказал я.
Еще надо уговорить маму сходить к нотариусу, но не при Василии же! Последуют вопросы, уж очень он любопытный.
Повисла неловкая пауза, когда мы присматривались, принюхивались друг к другу, как настороженные животные.
— Боря, покажи свои картины! — нарушила молчание мама. — А то я столько рассказывала, а Василий ни разу их не видел.
Боря сделал страдальческое лицо, как мальчик, которого взрослые гости просят рассказать стишок, но не стал противиться, принес альбомные листы с портретами — Наткиным, маминым, географички Карины — протянул ему. Алексеич стал рассматривать их с видом знатока, а мама взахлеб рассказывала, как ее благодарил директор за то, что мы отремонтировали спортзал.
Часы показывали без десяти восемь. Поблагодарив за угощение, я поднялся, чтобы еще раз пересчитать деньги, лежащие в рюкзаке, уточнил:
— Ма, точно эти люди придут?
Она кивнула:
— Да, сперва одни, через двадцать минут другие. Если и их директор не запугал.
— Большой вопрос, кто ему донес, — проворчал Алексеич. — Узнаю — ноги повыдергаю.
Н-да, оказывается, есть ненулевая вероятность, что никто сегодня не придет. Возможен такой вариант: кто-то
Обидно! В худшем случае я лишусь земли на триста тысяч долларов, в лучшем — на девяносто тысяч.
— Кто не придет, тот и есть стукач, — предположил я.
— Ой, не факт, — покачал головой Алексеич.
— Еще утром все говорили, что придут, — без особой уверенности сказала мама.
— Обещать — не значит жениться, — буркнул Алексеич, скрестив руки на груди.
Я принес из спальни круглый будильник-ревун на железных ножках, чтобы все могли следить за временем. Было волнительно, но я старался не подавать вида, что нервничаю. Боря и Алексеич скучали, мама психовала, как и я.
Трель звонка раздалась в три минуты девятого. Мама вскочила, скомандовала:
— Боря, Вася, ждите в зале, чтобы не пугать продавцов количеством людей. Мы с Пашей будем на кухне.
Продавали акции, двадцать штук, две женщины: пожилая невысокая мать и ее длинная дочь с лошадиным лицом и вечно отрытым ртом, будто беднягу мучали аденоиды. Обе владели десятью акциями.
Едва переступив порог, мать заявила:
— Сразу предупреждаю: наши мужчины ждут в машине во дворе. Только попробуйте чего!
Мама развела руками:
— Марья Ильинична, мы же свои! Что вы такое говорите!
Не разуваясь, женщины прошли на кухню, отказались от кофе (вероятно, боясь, что их наклофелинят), и продали ценные бумаги двумя траншами по десять штук. Сто пятьдесят тысяч долларов плюс столько же.
Получив деньги, довольна Марья Ильинична сунула их в сумку и ретировалась. Знала бы она, сколько эти бумажки будут стоить через тридцать лет — ее взял бы Кондратий.
А вот гостей с шестью акциями мы прождали до девяти, но они не явились.
— Неужели Юлька донесла, — наморщив лоб, вслух рассуждала мама. — Она казалась такой милой! Мы же дружили!
Алексеич, перекочевавший на кухню, проворчал:
— Змеюка подколодная твоя Юлька. Крыса завистливая.
— Обидно, — покачала головой мама.
Мне если и было обидно, то самую малость. Двадцать восемь акций я заполучил, да плюс четыре маминых! Этого более чем достаточно. Пусть лежат. Придет время, буду думать, как применить доставшуюся мне землю, правда, придет оно не через десять и даже не пятнадцать лет.
После минутного молчания Алексеич спросил:
— Деду вашему еще акции нужны? Я с мужиками поговорю, может, кто не продал.
— Нужны, — закивал я.
— Все равно увольняться, — вздохнул он, посмотрел на маму с тоской и не удержался, провел пальцами по ее щеке. — Поехал я.
Ну, слава богу, что не переедет к нам на ПМЖ! Мама вскочила, сжала его руку.
— Останься! Я… мне страшно одной!
Дверь распахнулась, в квартиру ворвалась Наташка, увидела Алексеича и оцепенела, уронив: