Враг стрелка Шарпа
Шрифт:
Под аркой ворот дробно простучали копыта, и во двор въехали французские драгуны с Дюбретоном во главе. Багровое солнце низко висело в небесах. Французский полковник обратился к Шарпу:
– Майор Шарп, я – ваш должник.
Лошадь шарахнулась от уголька, треснувшего в костре. Дюбретон смирил её и продолжил:
– Я пришёл вернуть вам крохотную частичку моего долга, крохотную, но, как я надеюсь, вам она придётся по душе.
Он повернулся и скомандовал драгунам. Те разъехались. Сержант Больше? был слишком огромен, чтобы чувствовать себя уютно в седле.
Шарп улыбнулся французскому полковнику:
– Спасибо, сэр!
Обадия Хейксвелл выглядел убого и понуро. Не помогал даже краденый полковничий мундир. Больше? кивнул, приветствуя Шарпа, стряхнул с руки седые космы и толчком сапога послал желторожего вперёд.
Настал миг торжества Шарпа. Миг, которого стрелок ждал девятнадцать лет. Девятнадцать лет лютой неутолимой ненависти. И вот враг в его власти! Обадия Хейксвелл. Жёлтая образина трясётся на неестественно длинной шее, голубые буркалы стреляют по сторонам в поисках лазейки для бегства. Шарп медленно шагнул к нему, и глазки дёрнулись в его сторону, потому что тишину нарушил скрежет лезвия, извлекаемого из ножен.
Шарп зло ухмыльнулся:
– Рядовой Хейксвелл. Ты уже не сержант, знаешь об этом?
Седая башка дёрнулась, глазки моргнули.
– Смирно!
Десятилетия солдатчины крепко въелись в Хейксвелла: его уродливое тело машинально приняло стойку, руки сами легли по швам. В ту же секунду, поймав отблеск садящегося солнца, длинный палаш взметнулся к его горлу. Шарп держал клинок в вытянутой руке, остриём касаясь адамова яблока разжалованного сержанта. Тишина.
Напряжение, исходящее от двух мужчин, ощутили все, кто находился во дворе. Фузилёры, стрелки забыли о своих делах, замерли, глядя на странную пару.
Оцепенение не тронуло лишь Фартингдейла. Сэр Огастес выбежал вперёд. Его взгляд приковал палаш. Полковнику уже мерещилась кровь, хлещущая на брусчатку.
– Что вы удумали, Шарп?
Шарп отчеканил, не сводя холодного взора с Хейксвелла:
– Думаю заживо содрать с ублюдка шкуру, сэр.
Фартингдейл смотрел на Шарпа. Свет заходящего солнца подчёркивал шрам на лице стрелка, лице жёстком, непреклонном и пугающем до дрожи в коленях. Ледяной, расчетливой смертью веяло от этого лица, и полковника проняло. Оробев, он некоторое время не мог вымолвить ни слова, а, когда решился протестовать, голос был дрожащим и звучал жалко даже для его собственных ушей:
– Его же будут судить, Шарп… Его не надо убивать…
– Я не сказал, что убью его. Я обдеру его заживо. Слыхал, Обадия? Я не убью тебя.
Шарп заговорил громче:
– Перед вами человек, которого нельзя убить! Вы слышали о нём, и вот он здесь! Обадия Хейксвелл! И скоро вы станете свидетелями чуда! Человек, которого нельзя убить, сдохнет! Но не здесь и не сейчас. Чудо свершит расстрельная команда!
Неуклюжее лезвие не двигалось. Французские драгуны переглянулись. Чтобы легко обходиться с увесистым палашом, требовалось длительно упражнять правую руку в позиции, подобной
Хейксвелл кашлянул. Смерть опять обошла его стороной. Он покосился на Фартингдейла:
– Разрешите обратиться, сэр.
Фартингдейл кивнул. Обадия сморщил харю в ухмылке. Узкое зеркало клинка отбрасывало на его жёлтую образину блики пламени костра и последних лучей светила.
– Всем сердцем желаю правосудия, сэр. Трибунала, то есть, сэр. Вы, сэр, сразу видать, джентльмен, сэр. Самый, что ни на есть, сэр.
Он был донельзя подобострастен. А сэр Огастес был донельзя польщён. Наконец, нашёлся кто-то, кто понимает, как следует обращаться к представителю высшего сословия:
– Я обещаю вам скорый и справедливый суд.
– Спасибо, сэр, да. Спасибо.
Хейксвелл дёрнулся к Фартингдейлу, но остриё палаша всё ещё щекотало ему кадык.
– Мистер Шарп! Отведите его к остальным военнопленным.
Фартингдейл, полагавший, что перехватил инициативу, вновь обрёл обычную для него спесь.
– А как же, сэр. А как же? – Шарп сверлил Хейксвелла взглядом, – Что за форма на тебе, рядовой?
– Форма, сэр? – с деланным удивлением Обадия осмотрел свой мундир, – Ах, эта? Я нашёл её, сэр, нашёл, ей-богу!
– Ты что, полковник?
– Нет, сэр, нет! – Хейксвелл косился на Фартингдейла, пытаясь обаять его щербатой улыбкой, – Меня заставили надеть её, сэр. Силой заставили, сэр. После того, как вынудили к ним присоединиться, сэр!
– Ты запятнал свою форму мерзкими преступлениями. Ты недостоин носить её, ведь так?
– Так, сэр! Да-да, сэр. Как вам угодно, сэр.
– Угодно, Обадия, угодно. – Мстительная усмешка растянула губы Шарпа, – Скидывай её.
Дюбретон, смеясь, перевёл последние реплики Хейксвелла и Шарпа товарищам. Те встретили перевод смешками и придвинулись к передним лукам сёдел.
– Сэр! – Хейксвелл воззвал к Фартингдейлу, но кончик палаша больно впился в горло.
– Раздевайся, ублюдок!
– Шарп!
– Раздевайся, кому сказал! Ну же!
Быстрое движение лезвия. Вспоротая кожа вокруг кадыка набухла и прорвалась кровавой капелью. Грузный детина развязал офицерский кушак, сбросил ремни. Пустые ножны звякнули о брусчатку. Комом упал красный мундир.
– Брюки и обувь, рядовой.
Фартингдейл возмутился:
– Шарп! Леди Фартингдейл смотрит! Прекратите!
Взгляд Хейксвелла устремился к балкону, откуда за происходящим наблюдала Жозефина. Шарп холодно отрезал:
– Если леди Фартингдейл не нравится, она может уйти с балкона, сэр. Этот человек позорит свою форму, свою родину, свой полк. В данный момент я могу спасти от поругания только одно из перечисленного. Раздевайся!
Хейксвелл сел на землю, снял сапоги; встал, спустил штаны и отшвырнул их ногой. Его била мелкая дрожь. Тонкая длинная рубаха, застёгнутая от шеи до колен, не спасала от холода. Солнце скрылось за западной стеной.