Врата исхода нашего (девять страниц истории)
Шрифт:
Но главное не это. Не это — основное…
Веками повторяемое, веками ожидаемое — заклинанием, верой неистовой, надеждой невозможной, вдохом каждым и каждым выдохом: «В будущем году…», «В будущем году…», «В будущем…»
Ниточка.
Вечная ниточка.
Ниточка малая, невесомая.
Через моря и страны.
Ниточка, которую не ощущаешь долго, до первого ее натяжения.
А натяжение слабое, прерывистое: не всякий и уловит это натяжение, не всякий и поймет, не всякий и захочет…
«Рабами были вы в земле Египетской…»
Рабами были мы. Рабами стали мы. Рабами
Какое у нас, граждане, обеспеченное рабство! Какая упоительная возможность заложить ненужную душу в обмен на добавочное тело!..
В Киеве случилось землетрясение. Дома качались, как деревья в бурю. Народ сыпался вниз по лестницам, напуганный и полуодетый.
Одна дама выскочила на улицу с двумя хрустальными вазами в обнимку. Вазы — они могут разбиться. Хрусталь — он нынче подорожал. Она отдышалась на ветерке, огляделась вокруг себя и закричала, вдруг, в ужасе и смятении:
— Лорочка! Где Лорочка?! Я забыла про Лорочку!..
А ниточка тянет. Тянет ниточка. Тянет и на ком-то обрывается. Перегруженная добром нахватанным, страхом накопленным, самодовольством и безразличием…
Сегодня мы голосуем ответственно: да-нет. Сегодня мы решаем за себя и за потомков своих: да-нет. Сегодня мы не можем оговориться незнанием и воздержаться: да-нет. Сегодня мы уже умудрены опытом прошлых лет, когда неожиданно, врасплох, закрылись на десятилетия выпускные двери: да-нет. Сегодня мы понимаем, что двери могут закрыться еще раз, по расчету или по прихоти. Сегодня мы не имеем возможности сослаться на спасительное «завтра».
Сегодня — это значит сейчас. Завтра — может быть, никогда.
Это вам не тринадцатый год… Это вам не канцелярия наивного градоначальника…
Можно спрятать голову под подушку, можно отогнать от себя эти дурацкие, навязчивые мысли, можно что ни год продлевать вызов из Израиля: да-нет, евреи, да-нет!
Как ни называйте это, как ни оплевывайте, как ни бегите прочь, — заложено в нас странничество, тяга, вечное движение по чужим землям в ту, свою, единственную… А потери, — ну и что же, что потери? — потери бывают на всяком пути. Вон и теперь: многие выехали, да не доехали, выехали, да проехали мимо, продлили странничество свое по окольным путям. И на потомков своих переложили они это последнее, единственное решение: через века веков вернуться на Родину.
Ниточка тянет. Ниточка утягивает…
Вера неистовая. Вера невозможная. Вдох с выдохом…
В разгаре очередного спора тихий, задумчивый мужчина с осанкой патриарха, с лицом праведника, со взглядом пророка спросил, вдруг, заинтересованно:
— А те, кто остается, будут как-то отмечены? Что они получат за это, те, кто остается?..
Международному комитету математиков от Мильгром И. П.
Мой сын, Щаранский Анатолий, только начал жить, он хочет быть математиком, его первые шаги в науке многообещающие. Но он желает остаться евреем, жить в своей стране, со своим народом…
Почему мы не хвалим друг друга? Почему не охраняем, не бережем? Почему мы такие скупые на слова и эмоции?
Надо умереть, чтобы помянули тебя добрым словом.
Надо
Вот он стоит перед нами: малого роста, лысый с молодости, большелобый и пухлогубый, белозубый и веселоглазый.
Малого роста и лысый с молодости, — кому от этого было хорошо?
Ему.
У кого не проявлялись комплексы, — удавкой за горло?
У него.
И другие вокруг не чувствовали его обделенности. Недаром же он сумел покорить красавицу!
А что? Так и должно быть. Жена? Конечно, красавица. Дела? Конечно, большие. Работа — лучшая. Успехи — грандиозные. Судьба — счастливая.
Щаранские — они все оптимисты.
Это у них семейное…
«Анатолий Щаранский — человек абсолютно бескорыстный, честный, добрый, благожелательный к другим людям, — пишет друг его детства. — Я утверждаю это, ибо знаю Толю еще со школьных лет, тех лет, когда формируется личность человека, и на протяжении всего нашего знакомства у меня ни разу не было оснований усомниться в добрых качествах его души».
Вот он стоит перед нами: добрый и мягкий, спокойный и благоразумный, четкий и обязательный.
Цепкий ум: все понимает с полуслова.
Шахматист: просчитывает вперед на много ходов — личные дела, работу, жизнь.
Бессеребреник: ничего не надо.
«Один свитер есть, так зачем второй? Два сразу не наденешь».
Неловкий в быту: все разбивает, все проливает, ломает, опрокидывает, теряет. Но не в делах. Не в работе.
Сладкоежка…
«Умный, рассудительный, лишенный какой-либо агрессивности, Анатолий никогда не действовал под влиянием порыва или давлением чужого авторитета. Он всегда стремился разобраться в ситуации, вынести свое суждение, но придя к какому-то выводу, отметал безразличие и страх и делал так, как велела его совесть».
Вот он стоит перед нами:
— Я голоден. Покормите меня.
Без нахальства. Без стеснения. Как должное. Ведь он пришел к своим, он пришел к друзьям. Поел — и побежал дальше, по неотложным делам.
Дай Бог, чтобы у вас был такой дом, куда можно постучаться без стеснения, в неурочный час:
— Я голоден. Покормите меня.
Дай Бог, чтобы у вас были такие друзья, которые могут постучаться в вашу дверь…
«Будучи человеком общественным по своей природе, смелым и требовательным, он вступается и за других людей, оказавшихся в таком же положении…»
Еврей, беспокоящийся о евреях.
Еврей, беспокоящийся о неевреях.
Когда страдают люди, им надо помогать, не спрашивая национальности.
Это в наших традициях. В крови нашей…
Вот он стоит перед нами: оптимист, жизнелюб, с улыбкой от уха и до уха.
Уверенный в себе и в других. Сосредоточенный на надеждах — не на страхе. Принимающий плохие прогнозы, как временные. Хорошие — навсегда.
Щаранские — они все оптимисты.
Это у них наследственное…
Но уже на шахматной доске зашевелилась странная фигура, тихая, незаметная пешка, помаленьку проползшая в ферзи, — Саня Липавский.