Врата исхода нашего (девять страниц истории)
Шрифт:
Это был их сюрприз.
Ах, Саня, Саня, ласковый ты наш теленочек!
Ах, Саня, Саня, усатое, мурлычащее создание!
Откуда же ты взялся, дорогой?
Как же влез в самую нашу серединку, в души наши, стал нужным и незаменимым, услужливым и участливым?
Вот я гляжу на фото, где все мы. И ты. И я. И другие. И хозяин дома, нежный твой друг, которого ты теперь оплевываешь. И Толя Щаранский, преданный твой товарищ, которого ты сдал в тюрьму с рук на руки.
Что же тебя заставило, Саня, что?
Чем они тебя взяли? На что
И когда ты был до конца искренним? Тогда — с нами? Или теперь — в газете?..
«Мне нелегко было взяться за перо, но после долгих и мучительных раздумий я пришел к выводу, что должен это сделать…»
Не было у тебя, Саня, «мучительных раздумий». Не было у тебя такого периода, когда ты мог бы задуматься, одуматься, отойти от нас, понять свою «трагическую ошибку». Еще за пару дней до статьи в газете ты все так же улыбался, лизался, целовался со всеми. Еще за пару дней до статьи ты намеревался более активно включиться в работу.
В какую «работу», Саня?
«Я хотел бы заявить, что приложу все свои силы в разоблачении враждебной деятельности отщепенцев и изменников Родины, которые продались ЦРУ…»
Еще за пару дней до статьи ты хотел приложить все свои силы для выезда в Израиль. Еще за пару дней до статьи ты снял в городе комнату, чтобы можно было задерживаться по делам и не ехать ночью домой, за город. Что ты готовил, Саня, в этой комнате, какие ловушки? Каким шпиговал ее оборудованием для подслушивания и подглядывания? Нет, не было у тебя «мучительных раздумий», Саня Липавский, а просто дернули наверху за веревочку, и ты сработал, ты исполнил свой номер, свой трюк, свою коротенькую игру — пляшущий человечек, однодневка…
Недаром ты так нервничал в тот последний день, все ждал какого-то звонка, ждал команды…
И дождался.
«Я хотел бы посвятить себя борьбе за идеалы мира, дружбы народов, за социализм…»
Борьбе? Какой еще борьбе ты хочешь себя посвятить? С кем собираешься бороться, Саня, с какими еще друзьями?
Несчастны те идеалы, которые нуждаются в помощи такого человека…
Назавтра после статьи я показал наше общее фото двум разным людям. Которые не знали тебя. Которые не знали никого на этом снимке. Я попросил их угадать, кто же тут Саня Липавский.
Оба указали на тебя, Саня.
Оба, не сговариваясь.
Случайность?
Наверно, случайность. Ошеломляющее совпадение, от которого становится погано на душе.
Как же я тогда проглядел тебя, Саня Липавский? Как же все мы?..
Случайность? Может быть, случайность…
Но не случайно их выбор пал на тебя, Саня, нет, не случайно.
Все мы под надзором. Все мы под микроскопом. К каждому из нас приглядываются, прицениваются, прикидывают, на что можно взять: на корысть или на испуг.
В каждом из нас отыскивают изъяны, дефекты, гнильцу душ наших, чтобы ударить в слабое, незащищенное место. А
Но почему все-таки они выбирают одних и пропускают других?
Почему?
Вот о чем неплохо бы подумать!
Поглядим в зеркало, евреи, в глаза свои поглядим.
Нет ли и там запрятавшегося до времени ласкового теленочка? Нет ли и там усатого, мурлыкающего создания, которое продаст всех, начиная с самого себя? Нет ли и там трещины, дефекта, изъяна, — помощника тем, кто улавливает наши души?
А Липавский, — ну и что же, что Липавский? По сравнению с тринадцатым годом ничего особенного не произошло. Такие бывали во все времена. Такие есть и теперь. Такие будут. И нам жить около них. Нам — работать. Нам — доверять. И расплачиваться — тоже нам…
Нет у нас никаких тайн. Нет секретов. Нечем нам торговать на шпионском рынке. Все это чушь собачья!
Одно у нас — громко и открыто — наше желание выехать отсюда. Выехать. ВЫЕХАТЬ!
А Саню… Саню можно только пожалеть.
Если он и вправду мечтал уехать, — теперь не уедет.
Если он и вправду пришел к нам по заданию, — потерял бездарно многие годы.
А ведь ему жить еще, — и долго жить, — ему работать, растить сына, заводить новых друзей, потом их продавать — тоже ему…
Теперь они от него не отцепятся!
Вот нам и урок, евреи.
Какой нам прекрасный урок!..
И что же потом? Что потом? Сразу, после статьи в газете о «шпионе Щаранском»?
Психическая атака. Десятисуточное непрерывное давление. День и ночь. Машины у подъезда. Агенты у квартирной двери. Он ехал в лифте — и они с ним. Он шел по улице — и они рядом. Он стоял у синагоги — и они стояли. По пять, по восемь сразу.
Давление. Наглое, непрерывное давление. Когда не знаешь, что будет с тобой через минуту. Когда выходишь на улицу, в булочную, за газетой, надев предварительно теплое белье, прихватив с собой зубную щетку, гребешок, прочие предметы, которые понадобятся в тюрьме. И так десять дней. Демонстрация силы и власти. Чтобы поколебать, сбить, запугать…
А он пока что учил иврит, ходил на семинар, решал шахматные задачки, писал письма. Приходили к нему родители, пугались, натыкаясь на агентов у двери, а он их успокаивал. Он их убеждал, что это нестрашно. Ерунда. Простой спектакль. И они верили. Они хотели верить. Они не могли не верить, потому что он — их сын. Поздний ребенок.
Щаранскйе — они все оптимисты.
Это у них наследственное…
Десять дней непрерывного давления. Десять дней ожиданий: возьмут или не возьмут. Давление было огромно. Каково же оно стало потом? В камере. Без друзей и близких. Под нависшей угрозой сурового приговора…
Как им хотелось тогда сломать его!
Как им теперь этого хочется!..
14 марта, вечером, он включил радио, слушал музыку. Мягкое кресло. Чай с конфетами. Тишина и покой.
— Я успокоился, — сказал. — Прошло десять дней. Вряд ли теперь возьмут…