Врата исхода нашего (девять страниц истории)
Шрифт:
Назавтра его взяли.
Будто прослушивали они квартиру, будто ждали только момента, когда расслабится, чтобы схватить врасплох…
В тот день, 15 марта, узнали об освобождении из тюрьмы доктора Штерна.
Обрадовались. Выпили по такому поводу. Побежали на улицу, к телефону, обзвонить кого только можно.
Двое втиснулись за ними в лифт.
Внизу они оттерли его от попутчиков.
Резко толкнули в спину.
Выбросили на улицу, в ловкие руки.
Запихнули в машину.
Увезли…
Освободили Штерна — посадили Щаранского. Как
По сравнению с тринадцатым годом такой накопили опыт, — врагам не пожелаешь…
Председателю Президиума Верховного Совета СССР от Милъгром И. П.
Я обращаюсь к вам с просьбой проявить гуманность и разрешить моему сыну, Щаранскому Анатолию, выехать в Израиль, воссоединиться с женой, а нам, престарелым родителям, потерявшим за это время покой и здоровье, вы дадите возможность спокойно дожить те немногие годы, которые нам отведены…
И вот уже предъявлено обвинение.
Официально.
По уголовному кодексу Российской Федерации,
Статья 64-а: измена Родине.
Наказание: от десяти лет тюрьму до расстрела.
Что же такое у нас — измена Родине?
Если вы хотите покинуть эту страну, вы уже изменник.
Если вы несогласны хоть с чем-нибудь, вы диссидент.
Если вы настаиваете на своем, вы сумасшедший…
И вот уже был суд. Закрытый суд.
И вот уже Щаранскому — Анатолию, Толе, Толику — сидеть в тюрьме до 1990 года…
Его прадед захотел умереть в Палестине.
Захотел — и уехал.
Он захотел жить в Израиле.
Захотел — и сел в тюрьму.
Такова, видно, доля наша: одних провожаем на взлет, других провожаем на срок…
И сравнивать нам теперь уже не надо с тринадцатым патриархальным годом,
Есть у нас для этого страшный и жестокий — пятьдесят третий.
Там были «евреи-отравители».
Тут — «еврей-шпион»…
С пятьдесят третьего по семьдесят шестой как-то обходились без этого.
С семьдесят седьмого, видно, не обойтись…
За полгода до ареста он решил сделать обрезание.
За неделю до ареста он попросил называть себя не Толя, а Натан.
Так замыкается круг.
Так мы возвращаемся назад, к себе, к своим, к прадедам и к праотцам.
Возвращаемся, граждане, возвращаемся!
Но какой дорогой ценой…
Мы верим в тебя, Щаранский Анатолий!
Мы будем ждать тебя, Щаранский Натан!
В будущем году мы встретим тебя в Иерусалиме.
Евреи — мы все оптимисты.
Это у нас наследственное…
Страница пятая
Я от вас отключаюсь!
I
Вот вам анекдот…
Что придуман про евреев. Что рассказывается до сих пор. И всегда — с неизменным успехом…
На манеж цирка выходит холеный, сытый, вальяжный шпрехшталмейстер во фраке и под нервную дробь барабана, под тревожные мелькания прожекторов громко и зловеще объявляет: «Смертельный номер!
Вот такой это короткий анекдот, за которым так и видится зримое продолжение: выходит на арену маленький, пугливый, затравленный человечек и делает круг по манежу, испуганно приседая, прикрывая лицо руками, всякую секунду ожидая удара или плевка.
Смертельный номер: человек-еврей…
«В помещении первой нотариальной конторы хулиганы хватали его за руки, толкали, провоцировали на драку. Все это сопровождалось выкриками: «Жид, жидовская морда, еврейское отродье… Под поезд сбросим, когда будешь уезжать, морду набьем, ребра переломаем…» На просьбу работника милиции предъявить документы один из них ответил: «Сержант, занимайтесь своим делом. У нас тоже работа…»
«Ведите себя прилично», — говорю я. Ответ не заставил себя долго ждать: «Жидовская харя! Да я тебя… Тухнешь пять лет в отказе, еще десять будешь сидеть…» При выходе из троллейбуса кто-то схватил меня за руку, я кричу: «Караул, помогите!» Хватают, толкают, я падаю, за руки меня волокут по асфальту к машине…»
«Они профессионально заломили нам руки и поволокли сквозь ряды потрясенных иностранных туристов через всю гостиницу. Мы криками пытались объяснить, кто мы такие. Тогда нам стали зажимать рты, а мне кто-то сзади сдавил горло с такой силой, что я на мгновение потерял сознание… Майор милиции сказал: «Было бы при Сталине — мы бы их быстро передавили…»
«Один из них побежал вперед и что-то сказал милиционеру у входа. И когда мы подошли к посольству, милиционер сразу перегородил дорогу американцу, и одновременно на меня набросилось много людей в штатском. И на Бегуна тоже…
Американец из посольства начал протестовать, но ему сказали, что мы опасные преступники. Он кричал, что мы гости посольства, у нас есть дело к нему: они не хотели ничего слушать. Они мне скрутили руки, схватили за ноги, бросили на заднее сиденье машины, и там, матерно ругаясь, — «Ну, сука, мы тебе сейчас покажем…» — схватили еще за голову, и мы помчались с включенной сиреной, по средней полосе, через всю Москву…
Американец потом говорил, что ничего ужаснее в своей жизни он не видел…»
«— Завтра об этом узнает весь мир, — сказал я.
— Плевать, — был ответ…»
И снова нас бьют! Опять и опять…
Как прежде, как всегда, как оно и положено по неписаным правилам.
Эка невидаль! А когда их не били? А кто их не бил?
Веками над Россией, над нашими головами — кулак волосатый, сапог квадратный, сивушно-луковый перегар…
— Давайте, ребята! Чего стесняться?
А ребята и не стесняются. Ребятам только мигни…
Честное слово, это даже достойно уважения! Их упоительное беззаконие. Их блистательная безнаказанность. Их сладостная разнузданность. Захотел — и ударил. Приспичило — и пнул. Пожелал — и жидом обозвал. Как их за это не уважать?!