Врата Мертвого Дома
Шрифт:
— Что такое? Что случилось?
Ответил Нихил — глухим шёпотом:
— Кровь — этот человек почти Взошёл!
Геслер этого замечания не услышал. Он смотрел на Колтейна.
— Думаю, теперь я согласен на повышение, Кулак, — проговорил он разбитыми губами.
— …почти Взошёл. Но Кулак…
Теперь оба колдуна смотрели на Колтейна, и Дукер впервые различил в их лицах благоговейный трепет.
Колтейн разбил лицо Геслеру. Геслеру, человеку на грани Восхождения… которое сделает его чем? Историк вспомнил, как Истин и Ураган гребли в шлюпке… их удивительную силу и рассказ об
В суматохе никто не услышал стука копыт, пока капрал Лист не доложил:
— Командор Бальт, у нас гости.
Все, кроме Колтейна и Сормо, обернулись и увидели полдюжины всадников Вороньего клана, которые окружали убарийского офицера в инкрустированных серебром чешуйчатых доспехах. Смуглое лицо незнакомца украшали борода и усы, завитки были окрашены чёрным. Он явился без оружия, а обе руки вытянул вперёд раскрытыми ладонями.
— Я принёс привет от Корболо Дома, Скромнейшего Слуги Ша’ик, командующего Южной армии Апокалипсиса, Кулаку Колтейну и офицерам Седьмой армии.
Бальт шагнул вперёд, но заговорил Колтейн, теперь он стоял прямо, спрятав сломанную руку за спиной:
— За это спасибо. Чего он хочет?
К собранию устремились ещё несколько человек, и Дукер нахмурился, узнав Нэттпару и Пуллика Алара.
— Корболо Дом желает лишь мира, Кулак Колтейн. Поэтому, к своей чести, он пощадил твоих виканцев, которые прибыли к броду сегодня днём, хотя мог был перебить их до последнего. Шесть из Семи Святых Городов уже освободились от малазанского ига. Все земли к северу отсюда теперь свободны. Мы бы хотели остановить кровопролитие, Кулак. Независимость Арэна можно обсудить на переговорах, к вящей выгоде казны императрицы Ласиин.
Колтейн молчал. Эмиссар подождал, затем продолжил:
— Как ещё одно подтверждение наших мирных устремлений, мы не будем препятствовать переправе беженцев, — в конце концов, Корболо Дом прекрасно знает, что именно эти элементы представляют наибольшую трудность для тебя и твоих сил. Твои солдаты могут постоять за себя — как мы все уже видели, к славе твоей будь сказано. Даже наши воины поют песни о твоих свершениях. Воистину, эта армия достойна того, чтобы бросить вызов нашей богине. — Он остановился, повернулся в седле, чтобы взглянуть на собравшихся аристократов. — Но эти достойные граждане… ах, это не их война! — Посланник вновь обернулся к Колтейну. — Путешествие по пустошам за лесом будет сложным и так — мы не хотим делать его ещё тяжелее, Кулак. Иди с миром. Отправь завтра беженцев через Ватар и сам узришь — безо всякого риска для своих солдат — милосердие Корболо Дома.
Пуллик Алар шагнул вперёд.
— В этом Совет полагается на слово Корболо Дома, — объявил он. — Дай нам разрешение переправиться завтра, Кулак.
Дукер помрачнел. Значит, у них уже были переговоры.
Кулак не обратил внимания на аристократа.
— Передай мои слова Корболо Дому, эмиссар. Его предложение не принято. Разговор окончен.
— Но, Кулак!..
Колтейн отвернулся, его плащ из перьев блеснул бронзой в свете факелов.
Всадники Вороньего клана сомкнулись вокруг посланника и заставили его коня развернуться. Пуллик Алар и Нэттпара бросились к офицерам.
— Он обязан передумать!
— Вон отсюда! — зарычал Бальт. — А не то я с вас шкуры спущу себе на новый шатёр. Вон!
Оба аристократа удалились.
Бальт завертел головой, нашёл глазами Геслера.
— Готовь свой корабль, капитан.
— Так точно.
Ураган рядом с историком пробормотал:
— Всё это плохо пахнет.
Дукер медленно кивнул.
Леоман уверенно
— И ни следа тоблакая. С Опонновой удачей он уже кусками варится в животе у одиночника.
— Он боец, каких мало, — сказал Леоман, протягивая им еду. — Поэтому Ша’ик и выбрала его…
— Очевидно неверный расчёт, — заметил бывший жрец. — Её убили.
— Её третий страж помешал бы этому, но Ша’ик его отпустила. Я пытался её переубедить, однако не сумел. Всё предсказано, каждый из нас — в плену собственной роли.
— Очень утешительно. Скажи, пророчества ясны в том, чем закончится восстание? Нас ждёт победоносный век бесконечного Апокалипсиса? В этом, конечно, есть логическое противоречие, но забудь о нём.
— Рараку и Дриджна — единое целое, — сказал Леоман. — Вечное, как хаос и смерть. Ваша Малазанская империя — лишь короткая вспышка, она уже блекнет. Мы рождаемся из тьмы и во тьму уходим. Этих истин вы так боитесь, и от страха — отвергаете их.
— Меня никто не дёргает за ниточки! — взорвалась Фелисин.
В ответ на это Леоман тихо рассмеялся.
— Если в этом заключается возрождение Ша’ик, можешь возвращаться к засушенному трупу у ворот и ждать ещё кого-нибудь.
— Став Ша’ик, ты не утратишь иллюзию независимости, — сказал Леоман, — если, конечно, она тебе нужна.
Нас только послушать. Темно — ни зги не видно. Мы все — только бесплотные голоса, которые схлестнулись в тщетном споре здесь, на сцене пустыни. Священная Рараку смеётся над нашей плотью, оставляет от нас лишь звуки, которые ведут войну с бесконечной тишиной.
Приблизились тихие шаги.
— Садись и поешь, — сказал Леоман.
Что-то упало на землю рядом с Фелисин. Её окатило запахом сырого мяса.
— Медведь с белой шерстью, — пророкотал тоблакай. — На миг показалось, что я вернулся домой, в Лейдерон. Мы таких зверей зовём нэтаурами. Но мы бились на песке и камне, а не на снегу и льду. Я принёс его шкуру, и голову, и когти, потому что этот зверь был вдвое больше всякого, какого я только видел прежде.
— Ох, жду не дождусь рассвета, — сказал Геборик.
— Следующий рассвет — последний перед оазисом, — сказал огромный дикарь, обращаясь к Леоману. — Она должна пройти обряд.
Наступила тишина.
Геборик откашлялся.
— Фелисин…
— Четыре голоса, — прошептала она. — Ни кости, ни плоти, лишь слабые звуки, что претендуют на самость. Четыре точки зрения. Тоблакай — чистая вера, но однажды он её всю утратит…
— Началось, — пробормотал Леоман.
— И Геборик, отмеченный жрец без веры, который однажды вновь обретёт её. Леоман, лучший из лучших обманщик, который смотрит на мир глазами более циничными, чем сам Геборик в приличествующей ему слепоте, но всегда ищет во тьме… надежду. И наконец — Фелисин. Кто же эта женщина в ризах ребёнка? Наслаждения плоти, лишённые наслаждения. Личности, отданные одна за другой. Потребность в доброте, которая стоит за каждым её злым словом. Она ни во что не верит. Тигель, выжженный начисто, пустой. У Геборика — руки невидимые, и ныне они держат истину и силу, которых он сам пока не чувствует. Руки Фелисин… ах, они хватались и касались, были гладкими, были грязными, но ничего не удержали. Жизнь течёт мимо них, словно призрак. Всё было не завершено, Леоман, пока мы с Гебориком не пришли к тебе. К тебе и твоему спутнику — трагическому ребёнку. Книгу, Леоман.