Времена года

Тири Арпад

Выкрикнув эти слова, Крюгер бросил газету на пол и растоптал ее ногой. Глядя широко раскрытыми глазами на стоявших впереди слушателей, он продолжал:

— Слышали вы что-нибудь подобное? Эти господа, видимо, считают, что мы снесем любое оскорбление! Ошибаются! Мы, коммунисты-шахтеры, очень хорошо знаем, что крестьянину в его шкуре нисколько не легче, чем, например, слесарю. Мы никогда не станем оскорблять крестьянина, так как тогда все наши заверения о создании союза рабочих и крестьян останутся пустым звуком. Нам хорошо известно, что, с точки зрения кулаков и священников, мы народ неинтеллигентный, некультурный. Но давайте зададим им вопрос, кто оказывает крестьянам настоящую помощь, мы или они?.. Мы помогали крестьянам,

потому что беднейшее крестьянство является нашим союзником в политической борьбе против общих врагов. Когда крестьяне, только что получившие земельные наделы, пожаловались, что они достали молотилку, но у них нет подшипников, наши агитаторы не стали их кормить обещаниями, а взяли да и привезли эти подшипники. Это и есть самая лучшая агитация! Вот я сейчас и спрашиваю вас, товарищи, так кто же на самом деле помогает крестьянам? Где были наши реакционеры, когда крестьянам нужно было достать подшипники? Раскуривали трубки да нас с вами на чем свет ругали? Где они были, когда все горнорабочие делом доказали, что трудятся ради общих интересов? Разве правильно сравнивать шахтеров с точильщиками ножей и с цыганами? Разве они спускались хоть раз в шахту? Глотали угольную пыль? Толкали вагонетку, скрючившись в три погибели?..

Голос Крюгера потонул в рокоте возмущенных шахтеров, которые зашумели, застучали ногами по цементному полу.

— Цены на хлеб подскочили в шесть раз! Пусть власти установят твердые цены! Мы уже все сняли с себя! Куда смотрит демократическая полиция? Почему не приберет к рукам спекулянтов?! — неслись крики со всех сторон.

Крюгер нисколько не растерялся, напротив, он замолчал, давая возможность разгореться страстям. Стоял и думал, что он потом скажет им о стабилизации цен, о национализации, о программе Венгерской коммунистической партии, о мосте Кошута, который уже восстановили в Будапеште и который он три недели назад видел собственными глазами, о крупных землевладельцах, которые в последние месяцы начали потихоньку возвращаться из Австрии и Германии. Оглядев потные, испачканные угольной пылью лица шахтеров, Крюгер вдруг почувствовал, что еще никогда прежде в его голове не было такой ясности, как сейчас.

Вдруг вперед вышел маленький кривоногий мужчина с забинтованной левой рукой. К своему удивлению, Матэ узнал в нем ночного незнакомца, с которым встретился у железнодорожной насыпи.

Шум немного стих. Стоявшие в задних рядах пытались протиснуться вперед, чтобы лучше видеть происходящее. Переложив топор в перевязанную руку, незнакомец здоровой рукой вытащил из кармана три картофелины и положил их на стол прямо перед Крюгером.

— И ты с богатеями заодно! — выкрикнул незнакомец так громко, что его услышали даже в задних рядах. — Я вот с этими картофелинами каждый день спускаюсь в шахту! Если ты тоже так жрешь да еще в шахте работаешь, тогда валяй — говори дальше! А если нет, то лучше заткнись! — И, крепко прижав к себе топор, мужичишка пошел из зала, шаркая по полу и волоча одну ногу...

После собрания Крюгер вышел во двор и, увидев Матэ, подошел к нему. Было заметно, что настроение у него далеко не радужное.

— Ты искал меня? — спросил он Матэ.

Матэ кивнул. Они пересекли двор, на котором, как на складе, были сложены железные балки и уже успевшие заржаветь запасные части к машинам. Единственным украшением двора был огромный дикий каштан.

Крюгер перелез через покосившийся проволочный забор.

— Хочу подняться к туристскому особняку. Пойдешь со мной?

— А что тебе там делать? — спросил Матэ.

— Так, посмотреть хочу.

Матэ без особого желания пошел с Крюгером, ломая голову над тем, как ему лучше изложить свою просьбу.

Особняк, стоявший на горе, был виден издалека. Высокое здание из белого камня, построенное еще до войны, принадлежало богачу — владельцу многих гостиниц.

Несколько месяцев назад этот дом сняли внаем какие-то деятели из Пешта. Позади особняка зеленела дубовая роща. Сначала Матэ и Крюгер шли вдоль виноградных делянок, а затем свернули на старую каменистую тропку, хорошо знакомую им еще с детских лет. Крюгер шел впереди, осторожно ступая по камням, готовым выкатиться из-под ног. Свой синий свитер он снял и нес под мышкой.

Матэ недовольно ворчал, но Крюгер шел не оглядываясь. Не дойдя до особняка, они остановились у развалин часовни, прилепившейся к скале. Из леса на них дохнуло мятой.

— Видел ты мужчину, который выложил мне на стол свою картошку? — спросил Крюгер, вытирая потный лоб.

— Видел.

— Он-то и есть муж твоей присухи, — со злостью бросил Крюгер и сел на плоский растрескавшийся камень.

Матэ нисколько не удивился, словно ждал такого объяснения. Ночью, когда он увидел незнакомца с топором, у него родилась такая мысль, теперь же, точно зная, кто этот человек, Матэ не без содрогания вспомнил слова старика: «Ночью топором нечаянно тяпнул».

— Паршивый он человечишка, — заметил Крюгер. — Да ты, наверное, слышал его выступление?

Матэ промолчал.

Крюгер, положив свитер под голову, лег на траву, глядя широко открытыми глазами в небо. В этот момент ему показалось, что все происходившее с ним до этого не имеет никакого значения...

Откуда-то из глубины памяти всплыло лицо советского офицера, очень похожего на кавказца. Его чисто выбритые щеки отливали синевой...

— Как только линия фронта передвинется дальше, немедленно делите помещичью землю между бедняками! — объяснял офицер. — Я тебя затем и позвал сюда, — обратился он к Крюгеру. — Людей ты знаешь, я выдам тебе специальный пропуск, так что можешь спокойно ходить и ездить, никто тебя не задержит. Самое важное сейчас для вас — это раздел земли.

— Но я по национальности немец, или, как здесь говорят, шваб, — сказал Крюгер и замолчал, ожидая, что ему ответят.

— Именно это и хорошо, — совершенно серьезно проговорил кавказец.

Времени для раздумий тогда не было, так как в бассейне реки Дравы еще шли ожесточенные бои. Гитлеровцы в панике переправились на противоположный берег реки. А Крюгер со своими людьми тем временем уже делил землю в каких-нибудь пятнадцати — двадцати километрах от Дравы. Крестьяне, получившие надел, говорили: «Хватит с меня и одного хольда». А когда вечером из-за реки раздавался артиллерийский грохот, старались отгадать, на сколько же километров продвинулся фронт.

— Сеялка у нас плохая, ничего с ней не посеешь, хоть землю мы и получили, — не без хитрости говорили крестьяне на следующее утро.

— Вот вернемся и починим, — спокойно отвечал им Крюгер.

— И плуги у нас никуда не годные, — жаловались крестьяне.

— Исправим вам и плуги.

— Лошади все раскованы.

— Это ничего, лошадей подкуем.

— И сапоги-то у нас совсем развалились.

— Пришлем вам и сапожников.

— А что с нами будет, если гитлеровцы завтра вернутся?

— Сюда? Да вы что?! Сюда они больше никогда не вернутся!

И все же гитлеровцам на той же неделе удалось переправиться через реку. Крюгер остался с русскими солдатами. Они отсылали его домой, но он так и не пошел. Целый день пролежал в укрытии, наблюдая за гитлеровскими танками. Земля содрогалась от сильных взрывов. В тот же день в шахтерском поселке кто-то распустил слух, что Крюгер улетел на советском самолете в глубокий тыл, а гитлеровцы успешно наступают уже по этому берегу.

Через два дня части Советской Армии окончательно выбили гитлеровцев из той местности. В первый же день освобождения Крюгер снова появился в поселке. Матэ рассказал ему, что о нем тут болтали люди. Утром следующего дня Крюгер пришел на митинг.