Времена года
Шрифт:
— Фашисты уничтожены навсегда! А я, как видите, здесь! — Он улыбнулся. — К слову, не объясните ли вы мне, куда и на чем я улетал?..
— Напиши-ка ты свою автобиографию, — сказал Крюгер Матэ, который, вырывая вокруг себя пучки травы, наблюдал за суетой муравьев.
— Это еще зачем? — спросил он грубо.
— Завтра к нам приедет один товарищ из Пешта, я ему передам ее.
— Брось ты это! — сказал Матэ после долгого молчания. — Кто я такой? Парень из захолустья! Кому я нужен? Выбросят мою автобиографию
Крюгер встал и уставился на Матэ:
— Как ты смеешь так думать о товарище из Пешта?!
— Ничего я не думаю, а автобиографию писать не хочу. Мне и здесь неплохо.
— А то поехал бы учиться, — сказал Крюгер и, сунув в рот травинку, начал грызть ее.
— Учиться?
— А чего ты удивляешься? Ты что, никогда не слыхал, чтобы кого-нибудь посылали учиться? Не посылать же нам того старикашку с топором в руках!
— А куда же ты меня хочешь послать учиться, на кого?
— Тебе разве не все равно? — Он пожал плечами. — На какие-нибудь курсы. В конце концов, кого же и посылать, если не тебя? Я уже давно думаю, что мне с тобой делать. И вот придумал! Завтра приедет наш товарищ. Это будет очень удобный случай, чтобы сделать первый шаг.
— Не затрудняй себя, — тихо произнес Матэ. — Не так-то легко мне будет уехать отсюда. Здесь моя мать, сестренки. Кто станет их кормить, если я учиться уеду? Не так-то все это просто.
— Сейчас все просто! — решительно заявил Крюгер. — Как ты себе это представляешь: захотел поехать учиться — и поехал? Так тебя там и ждут! А мы тебе направление дадим, печать райкома поставим. А за своих можешь не беспокоиться: с голода не помрут, поможем.
Матэ молчал и думал: «Вот я уже целый час сижу с Крюгером, а до сих пор даже словом не обмолвился с ним о Флоре».
— И с фамилией тебе что-то сделать надо.
— А что тебе до моей фамилии?
— Мне-то ровным счетом ничего; но звучит она так, словно ты ризничный в соборе. Ты об этом не думал?
— Зато твоя фамилия уж больно хорошо звучит, — со злостью огрызнулся Матэ. — Как будто ты настоящий немец.
На сей раз Крюгер не вспыхнул, как это с ним не раз бывало, когда ему противоречили, а лишь кивнул, словно соглашаясь с Матэ.
— Рано или поздно и я сменю свою фамилию, — согласился он. — Это понятно. Министр внутренних дел меняет теперь названия всех деревень со словом «немецкая». Например, не будет больше Немецкой слободы.
— А что же будет?
— Какое-нибудь другое название, которое ничем не напомнит людям о гитлеровцах.
Матэ мрачно взглянул в серьезное лицо Крюгера.
— Не понимаю, зачем тебе менять свою фамилию? — поинтересовался он.
— Если нужно, я без слова согласен ее поменять, возражать не стану.
Матэ вспомнил, как 19 марта 1944 года Крюгер демонстративно нацепил на рукав национальную красно-бело-зеленую
Гитлеровцам не удалось запугать Крюгера. После очередного избиения он снова принимался за свое. В день святого Петра Крюгер перерезал немецкий кабель у моста. Фольксбундовцы выдали его эсэсовцам, и те двое суток с овчарками разыскивали его. А когда поймали, то, сняв отпечатки пальцев, связали руки ремнем, сфотографировали, а затем вытолкали на дорогу.
— Ты хоть и немец по происхождению, но на самом деле — настоящая красная свинья! — кричали ему эсэсовцы и, наезжая на него мотоциклами, заставляли бежать по дороге.
— Беги! — кричали ему эсэсовцы и дико улюлюкали.
Километров десять Крюгер бежал так, что между мотоциклом и им оставалось пространство не более метра. Потом силы оставили его, он упал на дорогу и потерял сознание. Мотоцикл переехал прямо через него.
Из туристского особняка, стоящего на горе, доносились звуки граммофона.
— Неплохо веселятся, а? — махнул Крюгер в сторону особняка и, полуодетый, скрылся в гуще кустарника.
От нечего делать Матэ обошел вокруг часовни, в которой не осталось ни одной деревянной вещи: двери, алтарь — все пошло на топливо в годы войны. Голые стены испещрены надписями. Вспомнив Флору, Матэ решил, что однажды придет сюда с ней вдвоем и выцарапает на стене их имена.
Вскоре вернулся Крюгер.
— Поинтересовался немного, что там творится за изгородью, — проговорил он. Лицо его было злым.
— Небось полно пештских спекулянтов, — заметил Матэ.
— Свиней там полно! В саду под деревьями расставлены столы, на них каких только кушаний нет. Даже не знаю, как многие из них и называются. А напитки! Стоят в серебряных ведерках со льдом. Пей — не хочу! Мы небось и цены-то не знаем этим напиткам.
— Значит, у них водятся денежки.
— Там живут богачи, которые расплачиваются не деньгами, а золотом! И никто их не остановит! Ни полиция, ни власти, ни шахтеры! Жрут прямо на наших глазах!
Матэ рассматривал какую-то надпись на стене часовни и терпеливо ждал удобного момента, чтобы заговорить о переселении отца Флоры.
— Я на свою зарплату могу выпить пять-шесть кружек пива, и только, — как бы между прочим проговорил он. — Как ты думаешь, можно мою зарплату переложить на золото?
Крюгер растирал уставшие ноги.
— Хватит шутить! — бросил он Матэ. — Вчера в северном поселке от голода умерло двое шахтеров-пенсионеров.
— От голода? — удивился Матэ.