Время для жизни 2
Шрифт:
— М-м-м? — не понял Пилипчук.
— Горылка, кажу, е? — выматерился от ощущений Иван.
— Е… трошкы…, - Пилипчук не отрываясь смотрел как набухает каплями крови шкура на груди Косова.
— Ну так тащи, бисов сын! Бачишь же… страждання… Отдам потом. Или — деньгами!
Укусов-засосов на груди Ивана было изрядно, а потому процедура затянулась. И даже смешно было, как Ильичев и Пилипчук каждый раз морщились от действий попаданца. Было бы смешно, если бы не было… так больно!
— Ось… тутачки ще трэба! — указал
— Ще трэба… ще трэба! Хошь попробовать, а? Давай тирану! — предложил со злостью Косов.
— Ни! Нэ трэба! — отшатнулся Николай, — То, Ваня, твоя собственна нужда! Как там… Любишь кататься, люби и саночки возить!
Ильичев захохотал:
— Не все коту масленица! Будет и постный день! Итить твою, Ваня! Какой ты красивый! Расписной весь, что твоя картина! А дальше что?
— Дальше… Коля! Вата есть?
— Есть, как не быть… Вот, возьми!
Иван обильно намочил вату водкой и с шипением обтер грудь. Потом выматерился, закусил губу и заплясал, заплясал, выделывая ногами такие коленца, что Тонечка, которая учила его в свое время танцам, была бы в восторге!
— Фу-у-ух-х… мать вашу, Родину нашу… До чего же… приятно! Как же… хорошо-то! Только не пойму — толи чуть не кончил, толи — чуть не обосрался! — отдуваясь бормотал Иван.
Потом с кряхтением выпрямился и со злостью посмотрел на присутствующих. А те… м-м-м-удаки! Ржали самым непристойным образом! Ильичев запрокинулся на стуле и аж сучил ножонками от веселья. Пилипчук был более скромен: просто трясся, согнувшись и ухватившись руками на дверной косяк.
— От же ж… мля! От они какие! Друг здесь концы отдает, болью исходит, а им — весело! Молодцы, чё!
Ильичева наконец прорвало, и он заржал диким мустангом, хлопая себя по коленкам, и всхлипывая! Каптер, присев на корточки у двери, вытирал глаза рукавом гимнастерки, продолжая трястись.
Шипя и морщась, Косов подошел к зеркалу и снова осмотрел себя.
«Ну так… при первом приближении — пойдет!».
Всхлипывая и охая, Ильичев, пошатываясь, встал со стула и простонал:
— Ваня! Если ты так… и конец свой обрабатывать начнешь… ты скажи сразу — я уйду… это будет выше моих сил… Ой, бля! Не могу! Ажник живот свело от смеха!
— Конец-то при чем? — хмуро спросил Иван, морщась.
— Ну откуда же я знаю, чего там у тебя еще на уме? Может ты в эти решил податься… ну как их… которые себе хозяйство… ну — мудя обрезали! А ты вот так… более мучительным образом себя хозяйство лишишь?!
— Совсем с дуба рухнул, что ли? Да я скорее тебя подложу, как того поросенка! — возмутился Косов.
— Но-но-но! Я на такое не подписывался! — открестился сержант, — У тебя что, с головой совсем плохо стало, дружище? Может тебя в санчасть отвести? Хотя… в санчасть тебя опять же — нельзя! Туда тебя точно — нельзя! Тебе туда вот такому расписному хода нет! Ко-о-оля! Нам чего теперь
И Ильичев опять заржал стоялым мерином. Пилипчук присел в дверном проеме, продолжая держаться за косяк обеими руками. Уже не смеялся, а только всхлипывал и трясся в мелкой судороге.
— Суки вы! Суки вы нехорошие! Никакого сочувствия к товарищу! Э-э-э-х-х… Какие же вы бессовестные, бессердечные люди! — протянул Иван.
— Ва-а-ань… ты помолчи лучше, а! Пожалуйста! А то у меня, боюсь, сердце не выдержит! Колет что-то… Ой… не могу больше! — Пилипчук говорил на чистом русском языке.
— Не-е-ет, Мыкола! Ты давай, помирай швыдче! Мы хоть киселя похлебаем! Помянем, как полагается. Ишь, бля… комедь они посмотрели! — со злостью выговорил Косов.
Ильичев тоже подал голос:
— Так кто тебя заставлял-то? Вот же дурень где! Ладно… повеселил людей, дружище! И что дальше?
— А дальше… дальше ты, Степа, завтра подтвердишь Катьке, что именно ты! Именно ты, занимаясь со мной отработкой приемов борьбы, шмякнул меня о бетонный пол, отчего и произошли… точнее — получены мной телесные повреждения в виде многочисленных ссадин и кровоподтеков! И пусть на тебя обрушится праведный гнев Катюхи!
— Ишь как! Все продумал! Вот, Ваня, я всегда знал, что голова у тебя светлая. Но — дурная! — высморкался в необъятный платок Пилипчук, — Чего ж теперь-то? Водку, думаю, выпить нужно! У меня и сало есть, и хлеба немного… Правда — черствый уже.
— Неси, Коля! Неси, не дай погибнуть товарищу от заражения крови! Кровь нужно обязательно почистить. А чем ее лучше чистить, как не водочкой, да лучком и сальцем? — кивнул Косов.
Они очень неплохо посидели. Водки, правда, была всего бутылка. Жаль…
— Ты, Ваня, погоди рубаху надевать. Пусть шкура подсохнет. А то — выпачкаешь! — посоветовал Пилипчук, потом покачал головой, — Это же какие страсти человек претерпевает, а все — ради блуда! Ради него!
— Только ты, дружище, отсядь в сторонку и отвернись. А то мне на тебя смотреть страшно. Очень уж ты сейчас… фактурный! — прыснул сержант.
— Смейся, смейся! Смеется тот, кто смеется последним! — бухтел, жуя сало Косов.
— Нет, Мыкола, ты видел, какой он танец-то выдал! — вспоминал Степан, — Это же… даже и не знаю, как назвать!
— Да, Вань… Я вот думаю — а ты сможешь повторить танец? — поддерживал сержанта каптер.
Уже выходя из каптерки, Ильичев негромко сказал:
— А знаешь, Вань… я тебе даже завидую! Такая женщина тебе попалась, красивая, да еще такая страстная! Ишь как… вот бы не подумал…
И в воскресенье, в бане с Катькой все прошло, как и предполагалось. Охая, и чуть постанывая, Иван изобразил умирающего лебедя, пожаловался на сволочного Ильичева. Только вот Катя, все равно с какой-то сложной миной разглядывала его грудь.