Время останавливается для умерших
Шрифт:
Марчук поднял голову, присел на корточки. Он все еще жадно пил воздух и, похоже, ничего не видел и даже не соображал. Потом начал тихо бормотать, выдавливать из себя отдельные слова, несвязные фразы.
Неожиданно я почувствовал себя лучше. Откатилась назад волна жара, стихла боль под правой ключицей. Я подумал, что это результат действия психодрина, однако это мог быть и подъем, вызванный результатами моего замысла.
Я широко расставил ноги, чтобы чувствовать себя увереннее. Марчук заметил перед собой мои ботинки. Он поднял голову выше, посмотрел
Зрачки его были расширены, выражение глаз — безумное, но дышал он уже легче. Наконец он поднялся.
— Я! — крикнул он, судорожно вцепляясь в отвороты моего пиджака. — Я убил Эмиля! Эту вошь нужно было убить!
Влажным носом он почти касался моего лица. Я почувствовал его кислое дыхание и содрогнулся от омерзения.
— Я, — повторил Марчук, — я удушил в сейфе этого паршивого труса… здесь… в сейфе… Я, — прошептал он тише, — такой же трус, как и он, ваш Эмиль.
И вдруг снова заорал:
— Слышишь? Это я! Я!
Он схватил меня за лацканы, и я на секунду потерял равновесие. Но тут же уперся ладонью в его подбородок и с силой оттолкнул. Марчук покачнулся, ухватился за сейф. Но тут же отпрянул. Марчук боялся этого железного ящика.
— Вы ведь не хотели меня задушить… Правда? Вы не хотели… вы бы меня все равно выпустили… не могли… не хотели… — повторял он с истерической интонацией в голосе.
И через минуту немного спокойнее:
— Это Шыдло приказал убить Эмиля. Тот, у которого я забрал в Старогарде «симку» и паспорт. Думал, что убил его, а он, оказывается, жив. Извивался под ножом, как червяк, визжал… Он вам все скажет, должен сказать. А если что-нибудь забудет, я ему напомню. Если бы я не прикончил Эмиля, Шыдло добрался бы и до него, и до меня. Я должен был убить Эмиля, со страха убил.
Марчук осмотрелся, заметил на столе стакан с водой, в котором плавал окурок сигареты. Качаясь, двинулся к столу. Двумя руками схватил стакан и принялся жадно пить, не обращая внимания на плавающий окурок.
Допив, вытер губы тыльной стороной ладони и посмотрел на меня более осмысленно.
Я понял, что теперь очередь за мной. Первый раунд выигран, второй я должен закончить нокаутом. Удивительно, но, думая о своей игре, я почему-то пользовался спортивной терминологией, хотя это была игра совершенно иного рода, без разрешенного в спорте тайм-аута. Этот тайм-аут не могла взять ни одна из сторон.
— Ну что? Закроем сейф или хочешь туда вернуться?
Я скосил глаза в сторону ящика, и черты Марчука исказила гримаса ужаса. Можно представить себе, что он там пережил!
— Пан капитан, вы знаете… Я уже сказал. Лучше закройте его.
Я не спешил захлопнуть бронированную дверцу, время у меня еще было. Страшно было только каким-нибудь неловким словом или движением все испортить, выдать свою слабость. Надо было придерживаться и дальше тактики напора.
— Можно мне сесть? — спросил Марчук.
— Садись.
— Эмиль тогда плакал, знаете,
— Теперь напиши все, что ты знаешь о смерти кассира.
Марчук склонился над листом бумаги. Взял ручку, лежащую на уродливой чернильнице, и дрожащей рукой написал несколько фраз. Конечно, признание вины само по себе еще не является доказательством, но в данном случае, сходясь в мелочах С записанными на пленку признаниями Шыдлы, оно подтверждало явную связь между обоими преступниками.
— Вот все как было, — сказал Марчук.
— Подпиши.
Он подписал.
— А сейчас вместе с сержантом поедешь в управление и там дашь подробные показания, — распорядился я. — Повторишь все, что рассказал здесь, и ответишь на все вопросы.
— Хорошо, — согласился он, — Не, думайте, будто я не умею проигрывать. Я играю по-крупному и всегда знал, что когда-нибудь могу проиграть. Пять лет готовился к этой развязке.
Я выключил магнитофон. Марчук этого не заметил. Он успокоился, но уже не улыбался, словно оставил свою неизменную издевательскую улыбку в недрах бронированного ящика.
Неожиданно на меня накатилась страшная усталость, а вместе с ней и дергающая боль под правой ключицей. Я вытер пот со лба, пальцами несколько раз надавил на глазные яблоки.
Теперь — в госпиталь, как можно скорее. Сержант подбросит меня на милицейской машине, а потом отвезет Марчука в камеру. Лента, которую я записал сегодня, должна здорово помочь ребятам. Нужно отдать ее сержанту здесь, не в машине. Марчук не должен знать, что я записал слова, сказанные им после освобождения из сейфа. И еще нужно отдать сержанту ту бумагу, которую подписал Марчук.
Это было точкой в следствии по делу об убийстве Эмиля Зомбека. Об этом я мечтал в течение многих недель. И однако, сейчас, когда мое желание исполнилось, я не ощущал ожидаемой радости. Было скорее утомление, всепобеждающая усталость, бороться с которой я больше не мог. И еще я боялся, что упаду в обморок, хотя такого со мной ни разу в жизни не случалось.
Я открыл дверь и вышел в коридор. Отдал сержанту показания Марчука и магнитофон. Объяснений не потребовалось, Клос все понял сам.
— Едем? — спросил он.
Я кивнул. Сержант вынул из кобуры пистолет.
Я вернулся в комнату и взглянул на Марчука.
— Не передумал?
— Нет, — пробурчал он, — Я уже сказал, что умею проигрывать. У меня нет охоты отвечать за чужие грехи. Я был не один.
— Поехали, — сказал я. — Выходи.
Он встал, подошел к двери. Через щели меж толстыми досками виднелся силуэт сержанта.
Ключ от двери висел на той же связке, что и ключ от сейфа. Я подошел к сейфу, запер его и собрался вынуть связку из замка. В это мгновение Марчук резким движением ударил по двери. Коротко охнул сержант, он оказался зажатым между железной дверью и стеной. Металлическая створка двери еще раз глухо стукнула по телу сержанта и с треском захлопнулась.