Время умирать. Рязань, год 1237
Шрифт:
– Как отличили-то от половцев? – поинтересовался Ратша.
– Так одеты малость по-другому. И доспех получше. Рожей, опять-таки, от половцев отличается.
– Ладно, вешать будем, посмотрим.
Ратьшин дружинник подвел под уздцы двух коней, гнедого жеребца для Могуты и Буяна для Ратьши, оседланных и облаченных в доспех. Ближник и боярин запрыгнули в седла, разобрали поводья.
– Куда двинемся дальше? – спросил Могута.
– На полдень, – помолчав, ответил Ратислав. – Надо поглядеть, что за сила на нас идет. Да и острастку дать. Пусть поймут,
– Послал людей. Должны уже петельки приспособить.
– Тогда всех туда. Нашим тоже полезно на то посмотреть.
Ближник кивнул, развернул коня и порысил к собирающимся на околице сотням. Ратьша не спеша двинулся к дубовой рощице, облюбованной Могутой для казни. Вскоре здесь собрался весь Ратьшин отряд. Осужденных на казнь со связанными за спиной руками посадили верхом на лошадей, подвели тех под перекинутые через сучья веревки, накинули петли на шеи. Половцы впали в оцепенение и не пытались вырываться или молить о пощаде. А вот монгол, который и в самом деле заметно отличался от остальных пленников, что-то кричал по-своему, крутился в седле, мотал головой, не давая накинуть петлю. Трое воинов с трудом с ним справлялись. Перестал он дергаться только после того, как почуял петлю на шее. Понял: будет рваться – лошадь уйдет, оставив его дергаться на веревке. Кричать, однако, не переставал.
Ратьша подозвал Осалука, спросил:
– Чего верещит? Просит о чем-то?
– Нет. Пугает гневом Джихангира.
Ратислав вопросительно поднял бровь.
– Так они называют начальствующего над войском Бату-хана.
– Видно, грозен… – протянул Ратислав. Потом махнул рукой: вешайте.
Воины, распоряжающиеся казнью, хлестнули коней, на которых сидели пленники. Кони рванулись вперед, оставив висельников болтаться в петлях. Боярин по-хозяйски осмотрелся: не оборвался ли кто. Но нет, веревки оказались крепкими.
– Вот и ладно, – произнес он, развернул коня и направил его к броду.
За ним потянулись воины, оставляя казненных находников в одиночестве исполнять жуткий танец смерти.
До полудня неспехом проехали верст пятнадцать на полдень. Пригревшее солнышко растопило иней на жухлой траве, но ветерок дул студеный, потому всадники кутались в плащи. Ратьша уже собирался останавливаться на дневной привал, когда увидел мчащегося во весь опор воина из головного дозора.
– Половцы! – подскакав к Ратиславу с Могутой, двигающимся в голове войска, крикнул он.
– Много? – стараясь, чтобы голос звучал спокойно, даже лениво, хоть сердце в груди встревоженно зачастило, спросил Ратьша.
– Не меньше пяти сотен!
– Далеко?
– Версты три! По вот этой балке идут.
– Понятно.
Ратьша огляделся. Его отряд двигался по широченной – в перестрел, не меньше – балке с пологими, но высокими склонами. По ней, судя по тому, что сказал дозорный, шли навстречу и половцы. Позади слева остался большой холм, который балка огибала и сворачивала за ним направо.
Ратислав
– Покажем, что не только монголы хорошо засады могут править?
Ближник промолчал, ожидая, что Ратислав скажет дальше. Но воевода степной стражи ответа и не ждал. Сразу продолжил:
– Бери пару сотен, езжай вперед. Как увидишь врага, разворачивайтесь и скачите обратно этой же балкой, вроде испугались. Мы будем ждать вон за тем холмом. – Ратислав махнул рукой назад. – Как за него свернете, жмитесь влево, чтобы с нами не столкнуться. Понял ли?
– Понял, боярин. Не впервой.
– Вот и ладно. Езжайте, не мешкайте. Бери головные сотни, чтобы не путаться. На ходу им все объяснишь.
Могута кивнул и кликнул сотников. Ратьша едва успел отъехать в сторону, а две сотни воинов с его ближником во главе крупной рысью двинулись вперед и вскоре скрылись за изгибом балки. А сам Ратислав отправился назад, сзывая начальников. Объяснил им задачу. Те поскакали к своим сотням, на ходу отдавая приказы. Последовала неизбежная неразбериха, все же выучки здешним ополченцам не хватало. Но вскоре разобрались, развернулись и отправились обратно, сворачивая за холм.
Четыре сотни, состоящие из воинов степной стражи, Ратьша оставил ждать врага в балке за холмом. Они вооружены лучше ополченцев и потому ударят половцам в лоб. Остальных вывел из балки и укрыл за дальним склоном холма. Эти ударят половцам в тыл, если не удастся сразу их опрокинуть, а коли получится, отрежут им путь к отступлению. Командовать ими назначил выборного ополченского воеводу – мужик толковый, знает, когда ударить. Сам Ратислав встал в первых рядах отряда, что должен был бить половцам в лоб. Заводных и вьючных лошадей увели подальше, чтобы не мешали.
Ветра здесь, в балке, не ощущалось. Полуденное солнце ощутимо пригревало. По телу, как это всегда бывало у Ратьши перед битвой, волнами прокатывалось тепло. Из-под войлочного подшлемника, обтекая брови, по вискам побежали ручейки пота.
Ратислав прислушался. Пока тихо. А скачущую конницу слышно не меньше чем за версту. Он расстегнул подбородочный ремень, сдвинул шлем на затылок, положил копье поперек седла, промокнул пот рукавом высовывающейся из-под наруча рубахи. Снова прислушался. Ага! Скачут! Топот пока еле слышен, но вскоре и свои, бегущие, и чужие, преследующие, будут здесь. Надвинул шлем на место, застегнул ремень. Топот приближался.
Ратьша подхватил копье, вскинул его вверх – знак приготовиться. Почувствовал, как подобрались позади и воины, и лошади. Боевой конь чует предстоящую битву не хуже человека. Топот нарастал. Пора! Скачущую лаву конницы можно остановить только встречным ударом.
Ратьша опустил копье и дал шпоры Буяну. Четыре сотни всадников начали разбег, держась левой стороны балки, чтобы не столкнуться со своими товарищами, уходящими от преследователей. Вот и они, разгоряченные скачкой, выскочили из-за холма, проскочили правее скачущих навстречу соратников и там, позади, начали разворачивать коней, чтобы помочь своим.