Время умирать. Рязань, год 1237
Шрифт:
– Что, боярин, это и есть страшные татары, те, которых ты на хвосте приволок? – утерев пот с бровей, ухмыльнулся Тимофей. – Что-то робкие они какие-то.
– Эти робкие вечор стрелами у меня с полсотни человек побили, – откашлявшись и сплюнув в сторону, отозвался Ратьша. – Да пораненных еще столько же.
– Вона как… – протянул тиун. – То-то, смотрю, маловато вас стало. Правда, два каравана от тебя приходили.
– Благополучно добрались?
– Ну да. Тот, что с добычей и ранеными, только вчера пополудни явился. Все живы.
–
– Сделаем.
Тиун дернул повод, разворачивая жеребца в сторону Онузлы. Ратислав двинулся следом. Позади послышался топот копыт его отряда.
Потом была баня. Вот где блаженство, которое по-настоящему могут оценить только те, кто провел четыре дня в негостеприимной почти что зимней степи. А последние сутки вообще не слезал с седла. После бани – пир в большой дружинной избе, что стояла на княжьем погосте. Тимофей не поскупился, выставил на столы все, что имелось в закромах. И то, когда теперь отправишь оброк в стольный град? Да и суждено ли отправить его вообще? Для сидения в осаде еды хватит хоть на полгода. Это тиун рассказал Ратьше, сидючи за пиршественным столом, после третьего кубка меда.
Боярин после этих слов Тимофея посмурнел. Замолчал надолго, потом сказал:
– Ты думаешь в осаду садиться?
– А как иначе? – удивился тиун. – Город сей с погостом великий князь отдал под мой присмотр и защиту.
– Не удержать Онузлу, – покачал головой Ратислав. – И я со своими людьми помочь тебе не смогу: сам знаешь, место мое в случае большой войны на засечной линии. Останется у тебя семь десятков городской стражи, да мужиков вооружишь, на стены поставишь. Сколько получится?
– Народу за стены прибежало немало, – сжав бороду в кулаке, опустив глаза в стол, произнес Тимофей. – Кто-то уезжает дальше, за Черный лес, но многие остаются. Под две тыщи человек собралось в городе. Это вместе с женками и детишками. Мужиков и парней из них сотни три – три с половиной наберется. Все оружием владеют, сам знаешь. Значит, на стены четыре сотни поставлю. Бабы, опять же, помогут. Кипяток греть, камни подносить, еще чего. Думаешь, не отобьемся?
Тиун пытливо, с плохо скрытой тревогой глянул Ратьше в глаза. Тот взгляда не выдержал, отвернулся, пригубил из кубка. Потом все же упер взгляд в глаза Тимофея, веско сказал:
– Не отобьетесь. Войско великое идет. Такого здесь еще не бывало. Я сам видел больше двадцати тысяч, а со слов пленных, татар не меньше тысяч семидесяти. Пусть даже не все они к Онузле придут. Пусть даже только те двадцать, что я видел. Долго ты против них продержишься?
Тиун надолго замолчал. Взял нож со стола, повертел его в толстых пальцах. Отложил. Промакнул рушником взмокший затылок. Сказал:
– Так уж их много?
– Много, – кивнул Ратислав.
– Ну, половцев десяток лет назад приходило тоже немало. Ты же помнишь? Ничего, отсиделись. И сейчас… Стены крепкие,
– Эти степняки другие. Эти города берут. Великий Булгар взяли, а там стены не чета здешнему тыну. Бросать надо Онузлу, уходить всем.
– Это сказать легко. Народу собраться надо, а повозок мало. Лошадей тож. Ехать будут медленно. Догонят обоз, побьют людей.
– Если прямо сейчас начать собираться, успеют. Войску досюда дня два идти. Посылай людей, пусть велят собираться. Ночи хватит, а завтра со светом выйдем.
– Ин ладно, уговорил. Только вот что я князю Юрию Ингоревичу скажу?
– За это не бойся, я слово замолвлю. Посылай людей.
Тимофей махнул рукой, подзывая ключника, сказал ему что-то негромко. Тот заметно побледнел, потом кивнул и скрылся в дверях. После того пировали недолго – воины устали, хмель их разобрал быстро, разбрелись по закуткам, где уже была настелена свежая солома, и полегли спать. Ратислава отвели в покои тиуна. Провалившись в пуховую перину, боярин, едва смежив глаза, заснул.
Разбудил его тиун. Тряс немилосердно.
– Беда, боярин, – почему-то шепотом сказал Тимофей, когда Ратьша, вскинувшись, сел на ложе. – Татары под стенами.
Сон как рукой сняло. Ратислав вскочил и начал быстро одеваться. Из маленьких световых оконцев под потолком терема едва сочился слабый утренний свет. Натянув порты с рубахой, вбив ноги в сапоги, он накинул на плечи овчинный тулуп, протянутый ему тиуном, и двинулся к выходу. Тимофей семенил следом.
Добрались до дозорной башни, встроенной в стену на самой оконечности мыса, на котором стояла Онузла, поднялись по скрипучей лестнице на самый верх – дозорную площадку, прикрытую дощатым шатром от непогоды и вражьих стрел.
Ратьша намного опередил тучного тиуна, подошел к бойнице, отодвинул несущего дозор воина городовой стражи, осмотрелся. Приморозило ночью нешутейно. Иней лежал окрест такой, что казалось, снег выпал. Ледяной припай и на Нузле, и на Воронеже нарос от берега на сажень, не меньше. Так и не успевшая полностью остыть потемневшая вода парила. Солнце еще не взошло, только красная полоса на востоке обещала скорое его появление. Но небо за ночь прояснело, и осмотреться в рассветных сумерках было вполне можно.
Ага, вот и они, татары! За Нузлой, почти на полдень, верстах в двух маячила россыпь всадников. Навскидку не менее двух тысяч. Монголы, половцы или еще кто, не рассмотреть, темновато все ж.
Снизу из проруба в полу наконец-то выбрался тиун. Отпыхиваясь, подошел к Ратьше, всмотрелся в гарцующих вдалеке степняков. Отдышался. Сказал:
– Опоздали, похоже, боярин. – Вздохнул тяжело, со всхлипом. Добавил: – Опоздали с уходом.
– Это еще не войско, – не слишком уверенно ответил Ратьша. – Разведка. Может, даже те вчерашние, что нас гнали.