Время умирать. Рязань, год 1237

Баранов Николай Александрович

Еще до полудня дошли до поворота на Ратьшину усадьбу. Он не удержался, свернул, поручив отряд князю Роману, пообещав вскорости его догнать. Взяв с собой только Первушу, Ратислав помчал к своей вотчине. Сельцо Крепь встретило мертвой тишиной. Ни привычного собачьего лая, ни скрипа, ни шороха. Ворота в саму усадьбу распахнуты настежь, внутри все более или менее ценное вывезено. Следов на свежем снегу не видать. Дня два, не меньше, как покинули люди жилье. Что ж, молодец Меланья, все правильно сделала, не стала ждать до последнего. Даст Бог, успеют схорониться.

Ратьша прошелся по усадьбе, прощаясь с созданием рук своих. Сожгут ведь почти наверняка. Хотя… Всяко бывает, может, и уцелеет Крепь. Вот

только будет ли кому сюда вернуться? Крестьяне и дворовые с Меланьей, коль успеют укрыться, должны, а вот вернется ли он, Ратьша?

Ладно. Он тряхнул головой, отгоняя мрачные мысли. Чего гадать. Делай что должен, случится, чему суждено, вспомнились слова епископа Евфросия. Придумал их, правда, не он, а древний император империи румийцев. Сам Евфросий о том и рассказывал.

Ратислав спустился во двор к топчущемуся у коновязи Первуше.

– Едем, – бросил он меченоше.

Тот отвязал коней, подвел к боярину его жеребца. Вскочили в седла и выехали из крепости. На сельской улице перешли на рысь: надо было спешить, пока отряд не ушел еще слишком далеко.

Только выехали на большак, как далеко позади услышали заполошные крики и волчий вой, издаваемый кочевниками. Догнали! Не сговариваясь, Ратьша и Первуша развернули коней и помчались на шум. Безрассудно? Наверное. Но там находники рубили крестьян, которых они, воины, призваны были защищать!

Вымахнув из-за поворота дороги, увидели, как десяток степняков, половцев по виду, зорит небольшой обоз из семи или восьми саней, собравшийся, должно быть, в одной деревне. Пяток мужиков, пытавшихся задержать врагов и дать уйти в лес своим домочадцам, уже побили. Шестеро половцев раскидывали скарб с саней, четверо, видно, не насытившиеся еще кровью, гнали коней к близкой опушке, куда бежали бабы и детишки.

Парнишка лет двенадцати бежал, держа за руку девчушку лет восьми. Та, закутанная в овчинный тулуп не по росту, путалась в его полах, спотыкалась, так что брату приходилось тащить ее чуть не волоком. Отстали, конечно. Половец, вырвавшийся вперед, поравнялся с пацаном, рубанул его саблей между шеей и плечом. Тот выпустил руку сестренки, выгнулся в спине и упал навзничь, орошая свежий снег ярко-алой кровью. Сестренка остановилась, глянула на лежащего брата, потом подняла удивленные, голубые, как небо, глазенки на наезжающего на нее разгоряченным конем степняка.

Подвела половцев жадность. Потеряли осторожность проклятые. А ведь в передовой дозор небось посланы были, следить за рязанскими воями. Решили, видно, что бегут они, заложив уши, спеша укрыться за прочными стенами городов.

Не повезло находникам. Тот, что наезжал конем на девчонку, упал первым со стрелой в спине. Второй, чуть поотставший, разделил участь первого. Еще двое половецких всадников, увидев опасность, начали разворачивать лошадей и одновременно тянуться за щитами, подвешенными на седельных крюках. Не успели: Ратислав с Первушей стрелять умели. Ратислав мог на ста саженях четыре стрелы в воздухе держать. Первуша если и был стрелком похуже, то ненамного. Выпали из седел и эти двое половцев.

Те, что грабили обоз, не сразу и заметили гибель своих: жадность, она, известно, глаза застит. Поняли, что что-то не так, только после того, как двое из них, пронзенные стрелами, свалились с саней. Правда, поняв, что их убивают, быстро метнулись за обозные сани, укрываясь от нежданно объявившихся стрелков. Спасло их это ненадолго, даже луки со стрелами они оставили притороченными к седлам. Верховые кони степняков вместе с заводными топтались саженях в двадцати от концевых саней.

Ратьша с Первушей не спеша направили своих жеребцов к обозу, держа луки наготове. Половцы поняли, что скоро сани им укрытием не послужат. Один, самый молодой, кинулся к лошадям в тщетной

надежде вскочить в седло и ускакать от смерти или хотя бы добраться до лука и попробовать потягаться с русскими в меткости. Зря надеялся. Не успел пробежать и половины расстояния, получил стрелу в спину. Еще двое с устрашающими воплями выскочили из своего укрытия и бросились, размахивая саблями, к приближающимся рязанцам. Вряд ли они надеялись успеть добраться до них, скорее хотели погибнуть как мужчины, от стрелы в грудь, а не в спину. У них это получилось. Последний оставшийся в живых половец – немолодой, битый жизнью – бросил на снег саблю, нож и поднял руки. Видно, решил пожить еще немного. Что ж, его выбор. Первуша, подъехав к пленнику, спрыгнул с седла и сноровисто связал ему руки его же поясом.

Ратислав огляделся. От опушки несмело приближались бабы и дети, еще плохо верящие в свое спасение. Девчушка в тулупе сидела около убитого брата и теребила его за рукав полушубка. Одна из женщин подхватила ее на руки. Благодарить за спасение крестьянки не стали, сразу кинулись к убитым мужчинам. Поняв, что помощь им уже не нужна, встали в растерянности, не зная, что делать дальше.

– Распрягайте лошадей! – прикрикнул на них Ратьша. – Берите лошадей половецких, быстро вьючьте их едой – и в лес. До города добраться уже не успеете, а с санями по лесу не пройдете. Бегом!

Повернулся к Первуше. Приказал ему:

– Езжай назад по дороге. Сторожи татар. Чаю, идет за этими сторожевая сотня. Как увидишь, свистни – и во весь опор назад. А я пока пленника поспрошаю.

Первуша кивнул, пришпорил коня и скоро скрылся за поворотом. Женщины начали распрягать своих коней и ловить половецких. А Ратьша, спрыгнув с Буяна, занялся допросом пленного степняка. Тот не запирался, отвечал охотно и многословно, видно, пытаясь заслужить жизнь. С его слов, за их десятком, чуть поотстав, действительно двигалась сотня половцев с монгольским сотником во главе. Еще в часе-полутора пути шел передовой тумен татар. За ним – основное войско. Вернее, его большая часть – четыре тумена и обоз. Еще два тумена должны были прорывать засечную черту с закатной стороны и ударить по Пронску. Во всяком случае, он, Санбук (так звали половца), об этом слышал. Ну, про Пронск Ратьша уже знал от Кира Михайловича. Не знал только, сколько пришло туда татарского войска. Оказывается, двадцать тысяч. Пятьдесят идет к Рязани. Вроде меньше, чем ожидалось, но на самом деле пятьдесят или семьдесят, уже без разницы, все равно много.

Во все время допроса Ратислав с тревогой прислушивался, не раздастся ли свист Первуши. Поглядывал на баб и подростков, суетящихся вокруг лошадей, скоро ли соберутся. Наконец-то! Лошади навьючены. Ведя их в поводу и посадив верхом самых маленьких, селяне потянулись гуськом, чтобы не наследить лишнего, в лес. Двое парнишек лет тринадцати-четырнадцати заметали след.

Дождавшись, когда подметальщики скроются в чаще, Ратислав повернул пленного половца лишенной доспеха спиной к себе и, поморщившись, воткнул ему нож под левую лопатку. Ненадолго пережил тот своих собратьев. В другое время можно было прихватить его с собой, но сейчас не тот случай. Ну и не отпускать же… Этот горло русским будет резать – не поморщится. Знаем, повидали.

Потом Ратислав запрыгнул в седло и послал шагом Буяна в ту сторону, где караулил татар Первуша. Доехать до него не успел: услышал тревожный свист и сразу за ним – топот копыт несущегося вскачь жеребца. Дожидаться меченошу боярин не стал, развернул коня и пустил его легкой рысью, поглядывая назад. Мгновение спустя из-за поворота дороги вылетел Первуша, поравнявшись с Ратьшей, придержал коня, выдохнул:

– Татары!

– Далеко? – поинтересовался Ратислав, стараясь, чтобы голос его звучал спокойно, даже лениво.