Время умирать. Рязань, год 1237
Шрифт:
– Кто-то будет ров заваливать, – пожав плечами и вздохнув, ответил половец. – Кто-то частокол вокруг города ладить от вылазок и от обстрела со стен. Я тебе о таком вроде говорил, когда об осаде Биляра булгарского сказывал.
Ратьша кивнул, он помнил.
– Ну вот, – продолжил Гунчак. – Те, кого в лес погнали, будут колья для этого самого частокола рубить. Еще там же, в лесу, дерево готовить будут для осадных орудий. Татары их собирают только при осаде. Части железные от них в обозе возят, а деревянные делают на месте. Кстати, камень где-нибудь близ града у вас ломают? Им камень для пороков нужен будет. Ежели они, конечно, с собой его не везут. Но то
– Есть каменоломня верстах десяти, за Исадами, – протянул Ратислав. – Камень там ломали для постройки храмов. Да и до сих пор берут для мелких нужд да для пережога на известь. Место глухое. Думаешь, найдут?
– Найдут, – дернул плечом Гунчак. – Татары спрашивать умеют: чего не знаешь, расскажешь.
– Так, говоришь, у них кувшины с греческим огнем есть? – переспросил Ратьша.
– С киданьским, скорее, – поправил половец.
– С каким?
– Киданьцы – это те, кого вы богдийцами называете. Умный народ. Много чего придумали. И огонь греческий тож. Да и не токмо огонь. Есть еще в обозе татарском наверняка кувшины с эдаким черным порошком, который от огня пламенем вспыхивает с громом страшным. Этим громом они даже каменные крепостные стены расколоть могут.
Об этом Ратислав, помнится, слышал от пленного Ли Хая, потому не особо удивился. А вот дозорный, тот, что постарше, забормотал что-то. Опять молитвы Христу возносит? На богов надейся, а сам не плошай! Предками завещано.
– Орудия осадные для татар тоже киданьцы делают, – продолжал тем временем половецкий хан. – И киданьские же мастера их обслуживают. Татары вообще много чего от них переняли. Умный народ.
Непонятно было, про кого сказал Гунчак последние слова, про киданьцев или татар, сумевших покорить этих умников и заставивших их служить себе.
Тем временем татары пригнали часть хашара направо к Предградию, а часть – налево, к Засеребрянью. Там – с дозорной башни это было видно – полоняники начали разбирать дома и хозяйственные постройки. Видно, дерево брали для частокола иль для орудий осадных. А что, дерево сухое, выдержанное. Здесь, у восточной стены, пока никакого движения не было. Только татарский стан гудел непрерывно, давя на душу.
– Пойдем, пройдем по стене к Среднему городу, – повернулся Ратьша к Гунчаку. – Глянем, что там деется в Засеребрянье. Отсюда все ж плоховато видно.
Они спустились с башни на боевой ход стены, прошли по ее гребню влево. Миновали Серебряный овраг, заключенный внутрь городских стен. В овраге этом находился исток речки Серебрянки, хороший источник воды для горожан на случай такой вот осады. Где-то на середине оврага стена резко сворачивала влево, в сторону Среднего города, спускалась ступенями по склону, отсекая его от внутренней части города, и упиралась на дне в Водяные ворота, массивную башню с небольшим, закрытым двумя коваными решетками проходом для воды в ее основании. От башни опять ступенями стена поднималась на противоположный склон оврага и там соединялась с Серебряной, не проездной башней Среднего города.
Ратьша и Гунчак спустились к Водяным воротам, поднялись к Серебряной башне, прошли по стене Среднего города до башни, в которую упиралась стена, защищающая Межградье. Последние пару сотен саженей пришлось проталкиваться через рязанцев, собравшихся здесь поглазеть на происходящее за стенами. На башне было попросторнее: десяток стражников, несших
Внизу под башней простерся Серебряный овраг с речкой Серебрянкой на его дне, закованной сейчас в ледяной панцирь и похороненной под неглубокими пока сугробами. Овраг в этом месте расширялся почти до сотни саженей. За оврагом, отступив от его края еще саженей на сто с небольшим, вздымалась ввысь Соколиная гора, самое высокое место вблизи Рязани. Поднималась она даже повыше городских стен и тянулась с восхода на закат саженей на пятьсот. Меж краем оврага и подножием горы растянулись дворы Засеребрянья, брошенные ныне своими хозяевами.
Полоняники под присмотром татар разбирали строения, складывая отдельно бревна, отдельно – доски, отдельно – мелкий древесный мусор. Последний, видимо, предполагалось использовать для костров. Татары, те, кто не караулил пленников, занимались обшариванием брошенного жилья и чего-то там находили, судя по узлам, которые они вытаскивали и сваливали кучами. Те, кто присматривал за хашаром, ездили верхом между работающими и время от времени подбадривали ударами плетей того, кто, по их мнению, работал недостаточно хорошо.
Часть полоняников, в основном здоровые мужики, начали копать ямы для частокола по самому краю оврага. Кто-то из толпящихся на стене узнавал в них своих знакомцев или даже родню. Окликал. Те пробовали отвечать, но быстро замолкали под ударами татарских плетей. Народ на стене угрожающе гудел. Один из стражников в башне, из которой смотрели за всем происходящим Ратьша и Гунчак, не выдержал, взвел затинный самострел, стоящий на вертлуге у бойницы, прицелился и выстрелил. Гулко ударила тетива. Тяжелая стрела с шмелиным гудением сорвалась с направляющего желоба и, мелькнув красным оперением, улетела за овраг. Стрелком стражник оказался неважным, промазал. Но татар все же пугнул: те отъехали от самого края оврага и стали держаться за еще не порушенными строениями.
– Давайте сюда! – понеслось со стены. – Против своих ведь трудитесь! Бросайте работу! Лезьте сюда!
Кто-то уже сбросил со стены раздобытые где-то веревки. С десяток мужиков, копавших ямы, не удержались: побросали лопаты с заступами и кинулись вниз по склону оврага к стене города.
Татары, видно, уже были готовы к чему-то подобному. Десятка полтора всадников выехали из-за своих укрытий, вроде бы даже не спеша, достали луки из налучий, наложили стрелы, привстали в стременах, рывком натянули тетивы до уха и выстрелили. Не промахнулся ни один. Беглецы, уже несущиеся по дну оврага, закувыркались в сугробах, кто с одной, а кто и с двумя стрелами в спине.
Народ, столпившийся на стене, глухо охнул, запричитали бабы. Еще трое стражников с яростным рычанием кинулись к оставшимся свободными затинным самострелам, начали споро натягивать вертушками тетивы, вкладывать стрелы в желоба. Тот, который уже выстрелил в первый раз и остававшийся рядом с орудием, справился раньше других. Снова загудела, дрожа, спущенная тетива. Новая стрела унеслась за овраг. На этот раз стрелок оказался более удачливым, толстая длинная стрела угодила в одного из татарских коней, уйдя ему в грудь до самого оперения. Конь сделал судорожный скачок вперед, рухнул на колени у самого края оврага, в агонии дернул задними ногами и, упав на бок, заскользил вниз по склону. Татарин еще успел выпростать ноги из стремян, но вовремя соскочить с падающего скакуна уже не смог и заскользил по малоснежному склону рядом с подстреленной животиной.