Время умирать. Рязань, год 1237
Шрифт:
Ратислав в который уже раз горестно вздохнул. И ведь не поможешь ничем. Хотя… Есть ведь на откосе Борисоглебские ворота. Есть Оковские. Попробовать вылазку через них сделать. Глядишь, кого-то из полона и удастся спасти, завести в град. Но нет: пока воины будут спускаться по врезанным в откосе дорогам, тоже, кстати, политым застывшей на морозе водой, постреляют татары половину. А вторую половину при возвращении заодно с освобожденным полоном.
Разве ночью попробовать? Небось, заставят и ночью работать невольников? Да и ночью будет почти то же. Людей положишь,
Ратислав отвел глаза от копошащихся мурашами внизу под откосом людей. Зашагал дальше по стене. Гунчак неслышной тенью последовал за ним. Половецкий хан ничего не говорил, и боярин был ему за это благодарен: любое слово сейчас некстати.
Чтобы не видеть обреченных, сместился ближе к внутреннему краю стены. После верхотуры откоса земля с этой стороны стены казалась совсем близкой, а крыши осадных клетей так и совсем рядом, буквально рукой подать. Из продухов клетей поднимался дым, старосты городских концов заселили уже сюда пришедших с окрестностей Рязани беглецов. Они помалу обживались. Бабы сновали туда-сюда, стараясь обустроить осадный быт, вездесущая детвора с азартными криками играла в свои, только им понятные игры, пытаясь время от времени забраться на стены. Стража не пускала: хватит того, что случилась около Серебрянки.
Миновали башню, соединяющую стену Столичного города со стеной Среднего. От нее повернули налево и саженей через сто пятьдесят уперлись в воротную башню Спасских ворот, соединяющих Средний и Столичный город. Сошли вниз. Через опущенный пока подъемный мост перешли глубокий и широкий ров, оказавшись совсем недалеко, саженях в ста от Спасской площади с расположенными на ее краю княжьими хоромами. Сбор для своих воинов и епископских чернецов Ратьша назначил в княжьей гриднице. Туда и направились.
На княжьем дворе сутолока: посыльные, гонцы, воины, бездоспешные, но оружные горожане из ополчения. Этих, правда, немного. Среди этой вроде бы бестолково галдящей толпы видны и монахи-воины. С десяток Ратьша углядел. Эти были одоспешены. И одоспешены хорошо, в добротные кольчуги, нагрудники с оплечьями, наручи. У каждого меч на поясе. Узнал их Ратислав легко: на головах чернецов – клобуки, из-под кольчужных юбок – ряса почти до земли. Что, без шеломов владыка решил воинов Христовых в бой послать?
Воевода подошел к троим монахам, степенно разговаривающих о чем-то возле коновязи. Ага! Есть и шеломы! За подбородочные ремешки к поясам пристегнуты. Тяжелы с непривычки? Аль хотят, чтобы сан их все видали? Скорей последнее. И не иначе Евфросий о сем распорядился. Любит епископ подчеркнуть пользу, христианской церковью приносимую. Ну, может, и прав…
Ратислав и Гунчак прошли в гридницу. Там и вовсе оказалось тесно: четыре с лишним сотни Ратьшиных воинов тут собрались, да полторы, если точную цифирь назвал владыка, чернецов. Кто-то сидел за столами, кто-то похрапывал на соломе вдоль
В гриднице стоял несмолкаемый гул голосов. Было душновато, надышали. Пахло едой, сеном и ядреным мужским потом. Хмелем не пахло. Видно, приказание князя ввести ограничение на выдачу хмельного уже дошло и досюда. А с утра ему с Гунчаком еще подавали. Или наливают только начальным людям? Ну, по-любому великий князь прав: не дело в осаде хмельным баловаться, особливо воинам.
К Ратиславу подскочил Первуша, за которым маячили княжич Андрей с двумя меченошами. Первуша доложился:
– Все наши здесь собраны. Чернецы тож. – Он радостно улыбнулся. – Сотники тоже тут, трапезничают. Позвать?
– Пусть доедят спокойно, – махнул рукой Ратьша. – И нам с Гунчаком Кобяковичем что-нибудь перекусить принеси, промялись мы с ним знатно, да и на морозе харч быстро сгорает.
Первуша мухой метнулся к кучкующимся возле дальней стены девкам-подавальщицам, быстро сказал им что-то. Потом так же быстро прошел к воеводскому столу, никем не занятому, стряхнул кольчужным рукавом невидимые крошки, замахал руками: сюда, мол.
– Ну, пошли, поснедаем, – проговорил Ратислав и неспешно направился к столу.
За ним Гунчак с княжичем и следом – юные меченоши. Воины, оказавшиеся у Ратьши на дороге, почтительно расступались. За стол сели воевода, половецкий хан и княжич. Трое меченош остались стоять за спинами господ. Был бы Ратислав один, не чинясь, усадил бы своего Первушу рядом. Чего там! Но за столом сидели княжич и Гунчак. Как они посмотрят на такое нарушение обычая? Гунчак-то ладно, претерпел бы, а вот княжич… Взыграет гонор, смутит меченошу. Ничего, потом поснедают. Время есть.
Девки принесли еду. Из запивок только сбитень, квас и настоеная на родниковой воде мятая клюква. И впрямь хмельное под полным запретом. Оно, конечно, правильно, но с морозца чего-то такого хотелось бы… Впрочем, горячий духмяный сбитень тоже с мороза хорош!
Поели. Ратислав оглянулся на Первушу. Тот голодными глазами смотрел на снедь. Увидев взгляд господина, торопливо отвел от стола взгляд. Неужто так с утра и не евши? Вот ведь! Не проследишь, так и помрет с голодухи!
– Зови сотников! – буркнул Ратьша. – Поели уж, наверное. Пусть сюда, к нам за стол идут. А сам… Сам бери этих двух, – он кивнул на княжичевых меченош, – и идите, поешьте. Голодный, чаю, с утра?
Первуша виновато улыбнулся и кивнул.
– Ну чисто глуздырь, – попенял Ратислав. – Беги уже!
Сотники подошли вскорости, видно, есть закончили давно и только ждали зова воеводы. Расселись за столом напротив Ратьши, княжича и Гунчака. Пятеро были из сотен, приведенных в Рязань Ратиславом, шестой начальствовал над полутора монашескими сотнями. Ратьша с интересом, без всякого стеснения начал его разглядывать – новый человек, а с ним в бой идти, какое тут стеснение. Монаший сотник, впрочем, тоже на Ратьшу смотрел внимательно, со странным выражением на лице, и, вопреки тому, как водится у слуг Божьих, очи долу не опускал.