Время винограда

Рядченко Иван Иванович

Кубань

Кубани быстрой шум и плеск, волна, незнающая плена, земля отцовская, Черкесск, позволь мне преклонить колено! Кавказских гор седая грань, дымки, селенья человека… Кубань, прости меня, Кубань, за то, что шел к тебе полвека. Что в этих дедовских местах не побывав, чтоб поклониться, сначала двинул на рейхстаг и колесил по заграницам. Но в зной, прохладу дав губам, там, в чужедалье откровенном, ты сквозь меня текла, Кубань, как наша кровь течет по венам. И это ты во мне в тот год, когда дыханья не хватало, давала легким кислород и животворно клокотала. К тебе, прорвавшись сквозь грозу, я

наконец припал губами. Мою счастливую слезу прими, пожалуйста, на память.

Джигит

Он влит в седло. Назад папаха сбита. Вот гикнул он, вот шпоры дал коню, припал к луке — я этого джигита уже на всем скаку не догоню! Эльбрус, ты слышишь, как гремят копыта? Грязь из-под них — как стая воронья. Нет, не догнать мне этого джигита, который просто молодость моя. Плеть ни при чем. Не надо шпор досадных. Скачи, джигит! Пусть только свист в ушах. А мы устали вместе — конь и всадник. Пора обоим перейти на шаг. Но ты, джигит, не стань седым и хмурым, гони коня во всю лихую прыть — чтоб молодость неслась навстречу бурям, чтоб нам ее за робость не корить!

Собака

Снег падал на склоны Домбая. Мы шли к подвесной не спеша. Казалось, у всех голубая, как ясное небо, душа. А горы вздымались громадой. Легонько поскрипывал трос. Попался навстречу лохматый, заметно хромающий пес. Не лез к нам и зубы не скалил. На счастье, нашлась колбаса, и мы на ходу приласкали того беспризорного пса. Вершина в тумане исчезла, но мы, отрешась от земли, вскочили в бегущие кресла, и кресла нас ввысь понесли. Мы мчались в пристанище бога. По вдруг я забыл про мороз: под нами по снегу отрога бежал верноподданый пес. Бежал он, из сил выбиваясь, упрямо, по брюхо в снегу. Я понял, что черную зависть в себе подавить не могу. На горном отроге Домбая он падал и несся опять. О, как он боялся, хромая, с любовью своей опоздать! Не верил, что миг будет кратким, не верил в случайность дорог, он с нами до верхней площадки добрался — и медленно лег. Вздымались бока то и дело. С надеждой глядел он на всех. И таял под ним ошалело недавно постеленный снег. Светлели небесные краски, а мы опускали глаза. И молча жалели о ласке, предавшей хорошего пса.

Нарзанная галерея

Я никогда о том не пожалею: поддерживая свой курортный сан, паломники, мы ходим в галерею, где властно не искусство, а нарзан. Покорные рабы часов урочных, мы толпами стекаемся туда, где под стеклом находится источник — магическая добрая вода. И у колонок, влагу подкачавших, отвергнувшие сумрачность больниц, мы приникаем к тонким клювам чашек, как будто ртами кормим синих птиц. Нарзан, нарзан, целительный и чистый, пришедший из планетной глубины, гордись, что рядовые и министры перед твоим достоинством равны!

«Коли погода вас не подвела…»

Коли погода вас не подвела и на гору взбираться не обуза, увидеть можно с Малого Седла сияющую царственность Эльбруса. Великая двуглавая гора, пред нею все никчемно и убого. Она стоит, как трон из серебра, воздвигнутый для призрачного бога. Как тут не слышать шороха времен, не чувствовать возвышенность момента, когда за все века на этот трон не родило и небо претендента? Но мой сосед, наверное, не трус, хоть непохожий на героя сказки, однажды поднимался на Эльбрус в обыкновенной альпинистской связке. Он

целый час был выше всех громад и видел мир с сиятельной вершины. А в будни он читает сопромат и пиво пьет, как многие мужчины.

Речка Теберда

Между пиков по ущельям мчится речка Теберда. То угрозой, то весельем дышит горная вода. Мимо умных речка мчится, мчится мимо дураков — говорливая сестрица молчаливых ледников. Дураки туги на ухо. Умным слышится в тиши, как бормочет речка глухо: — Эй, послушай, не спеши! Не глуши мой голос песней, сам послушай Теберду — охраню от всех болезней, отведу твою беду. Я скакала по ступеням. Но не зря, круглей луны, вечным пеньем и терпеньем обкатала валуны. Ставь костер на перекате и свари в котле шурпу — и тебе той встречи хватит на столетнюю судьбу!

Храм воздуха

Меня на Храм заносит постоянно не круг друзей, не зов пустой тщеты, не сытая уютность ресторана, а притяженье горной чистоты. На высоте торжественно, как в храме. Какая даль! Какая тишина! Недаром мы наедине с горами себя познать стараемся до дна. А горы, гордо заломив папахи и сбросив бурки черные долой, забыв о подхалимстве и о страхе, молчат на равных с небом и землей. Ах, горы, горы! Стоя перед вами, легко понять, как мы невелики… Но вот и мы становимся горами. К нам на виски сползают ледники. Не страшен больше зуммер комариный, конфетность лести, тщетность суетни, и как вершины смотрят на долины, так мы глядим на прожитые дни.

Осенний тополь

Что ж ты, гордый тополь, стал сухим и лысым и на землю сыплешь бурые листы? Словно сжег поспешно пачки давних писем и воспоминаний стал бояться ты. Засвистит зимою вьюга одичало. Но тебе, мой тополь, ни к чему тоска: ты весною можешь все начать сначала — с самой первой почки, с первого листка…

Кладбище альпинистов

Висят на соснах снежные мониста. Оборвана тропа — конец пути. Есть на Домбае лагерь альпинистов, но им на восхожденье не уйти. Их, чья судьба не очень знаменита, кого бросал к вершинам не приказ, вдавили в землю глыбы из гранита и сосны скрыли тщательно от глаз. Однако, тяжелее всякой тверди, подобно несдвигаемой горе, меж датами рождения и смерти покоится короткое тире. Обвала шум и грохот камнепада, победного восторга сладкий миг — нет, мертвым больше этого не надо, теперь уже все это для живых. У гор и перевалов нрав жестокий. Вздымаются вершины, побелев. Привинчены к граниту альпенштоки, но есть на монументе барельеф: металл передает лицо мужчины, он вверх упрямо устремляет взгляд, как будто снова грозные вершины, прекрасные вершины предстоят!..

Посещение конезавода

Джигиты поводками едва смиряют лють. Не кони перед нами, а золотая ртуть! Весь воздух синий-синий. Крутая мудрость гор на совершенство линий свой обращает взор. А кони ловят шорох, как вспыхнувший пожар - стремительны, как порох, и чутки, как радар! Они косят глазами, кусают мундштуки. Ну, что за наказанье — тройные поводки! Им грустно жить в загоне под скучный шум скребниц. — Пустите! — просят кони. И мы обгоним птиц. И дикое веселье дороги раздробит. И гром землетрясенья взлетит из-под копыт. Боюсь, они готовы, вдохнув простора в грудь, вершины Алатоу в прыжке перемахнуть!..